Выбор невесты

«Посмотри, любезный коллежский асессор, в какия заблуждения впадаешь ты, отказавшись совершенно от чтения. Если б ты прочел, подобно мне, «Microchronicon marchicum»[7] Гафитциуса, ректора университетов Берлинского и Кёльнского на Шпрее, ты узнал бы, что в нашем городе часто бывали такие вещи. По глубоком размышлении, я начинаю думать, любезный друг, что проклятый ювелир не кто другой, как сам сатана, пришедший искушать меня».

«Я прошу тебя, любезный товарищ, избавить меня от этих суеверных дурачеств. Опомнись! И не стыдно ли тебе? Признайся, что ты выпил лишнее и вскарабкался, как школьник, на статую курфирста».

Несчастный Тусман прослезился: до того оскорбила его недоверчивость товарища; тщетно старался он убедить его. Но и сам коллежский асессор внезапно задумался. Видя же, что титулярный советник твердо стоит в своих словах, он сказал ему очень важно:

«Чем более думаю я о тех людях, с коими ты пропировал всю ночь, вопреки всем правилам приличия и умеренности, тем более удостоверяюсь, что жид не кто другой, как мой старый Манассия, а ювелир — известный Леонард, являющийся иногда в Берлине. Удивительно лишь то для меня, любезный титулярный советник, что ты, посвященный в таинства законов, не знаешь, как строго запрещено всякое лжеверие, а самые кудесники подвергаются жестокому наказанию. Выслушай меня, старый товарищ; надеюсь, что подозрения мои неосновательны. Так! Я надеюсь, что ты не раздумал жениться на моей дочери, и все твои сумасбродные сказки не значат другими словами: любезный друг! Отныне все кончено между нами, и если я женюсь на твоей дочери, то пусть дьявол изломаешь мне ноги и сломит шею! Мне будет очень совестно, любезный титулярный советник, что ты прибегнул для этого к выдумкам и обману».

При сем новом подозрении Тусман вышел из себя. Он клялся, что любит Албертину по-прежнему, любовью вечною, неизменною, пламенною, что подобно Троилу и Леандру[8], он готов за нее на смерть и жесточайшие мучения.

Во время сих клятв кто-то сильно постучал в дверь, и старый Манассия, о коем перед тем упоминал коллежский асессор, вошел в комнату.

Едва увидел Тусман старика, как закричал в ужасе: «Боже мой! Это старый жид, нарезывавший в прошлую ночь червонцы из редьки вместе с ювелиром! Старый колдун должен быть также недалеко!»

Сказав сии слова, Тусман хотел ускользнуть, но коллежский асессор его удержал.

Коллежский асессор, обратясь к жиду, рассказал ему от слова до слова все слышанное им от Тусмана.

Манассия улыбнулся довольно странно и сказал:

«Я не знаю, чего хочет этот господин. Вчера пришел он в трактир на Александровскую площадь с ювелиром Леонардом, в ту пору, как я отдыхал там от дневных забот за стаканом доброго вина; выпил лишнее и ушел, едва держась на ногах».

«Видишь ли? — воскликнул коллежский асессор. — Я это знал наперед! Всему причиною твое проклятое пьянство, от которого ты должен отказаться навсегда, если не шутя хочешь женишься на моей дочери!»

Бедный титулярный советник, пораженный незаслуженными упреками, едва дыша повалился в кресла и закрыл глаза, бормоча какие-то невнятные слова.

«Хороши вы, господа! — вскричал коллежский асессор. — Всю ночь пьянствуют, а на другое утро начинают городить чепуху с похмелья!»

Несмотря на все возражения и доказательства, Тусмана завернули в плащ, отнесли на дрожки и отправили домой, в улицу Шпандау.

«Ну, что нового, Манассия?» — спросил Восвинкель у старика.

Манассия искривил рожу и отвечал, что ему и в голову не придет, какое счастие навязывается ему на шею.

По настоятельным просьбам коллежского асессора, Манассия открыл ему, что племянник его, известный миллионер Вениамин Манассия, получивший титло барона в Вене за свои необыкновенные качества и возвращающийся теперь из Италии, внезапно влюбился в девицу Албертину и просит ее себе в замужство.

Молодого барона Манассию часто видят в театре, в ложе первого яруса и во всех концертах. Всякой знает, что у него долговязая, желтая, истощенная фигура, что лицо его украшено черными бакенбардами и длинным, согнутым, как дамасская сабля, носом, что во всех чертах его отражается в высшей степени характер израильского народа. Он одевается по самой последней и самой странной английской моде, говорит на нескольких языках с жидовским произношением; царапает на скрипке, молотит на фортепьяно, кропает стихи и судит об искусствах с редким безвкусием и невежеством; говорит обо всем смело и без толку, судит и рядит всех и каждого; он надменен, чванлив, груб, жаден, самолюбив — короче, он несносен.

Коллежского асессора смутили миллионы молодого жида; но в тоже время тысячи препятствий пришли ему на ум.

«Любезный Манассия! — сказал он. — Вы забыли, что племянник ваш старинной веры, что…»

«И! Любезный коллежский асессор, что нужды! — возразил израильтянин. — Племянник мой смертельно влюблен в вашу дочь; он хочет составить ее счастие и для этого наверное согласится окреститься. Подумайте об этом деле, любезный коллежский асессор, и я приду за ответом на днях с моим барончиком».

Манассия ушел.