Выбор странствий

И далее: «Ряд иконографических и стилистических особенностей иконы из Семигородней пустыни убеждает в том, что ее автор воспринял византийский образец сквозь призму ростовской художественной традиции. Об этом говорит, в частности, теплый коричневато-охристый колорит, оживленный введением лазори (милоть и сегмент неба), характер изображения древа с топором «у корени» и чаши с головой Предтечи, особая живописная свобода и пластичность в исполнении горок, светло-желтый фон. Являясь чрезвычайно интересным и редким примером византизирующего направления в русском искусстве конца XIV - начала XV века, икона «Иоанн Предтеча в пустыне» из Семигородней пустыни указывает, что оно, возможно не без воздействия творчества Феофана Грека, распространилось далеко за пределы Новгорода и Москвы, но уже очень скоро византийская иконография трансформировалась под влиянием местных художественных традиций».

В описании «Дионисиевой иерархии», то есть всех основанных Дионисием Глушицким обителей, значилась в свое время икона «Знамение Божией Матери». Икона такого названия, взятая в 1924 году из Сосновецкого монастыря, находится теперь в вологодском музее. Однако специалисты, например вологодский реставратор Н. Федышин, пометившие ее второй половиной XV века, не относят этот памятник к числу творений Дионисия. Икона между тем создана если не им, то другим замечательным художником. Богоматерь с младенцем вписана в темно-зеленый, со светлой опушкой квадрат, размещенный на огненно-алой плоскости, а по бокам - на охристом фоне - парят два серафима, дюжиной своих оперенных крыльев как бы производя восторженный, ликующий шум.

Наконец, в том же областном краеведческом музее висит «Покров», икона из Сосновца, относящаяся ко второй половине XV века, и «Деисус», двенадцать величественных икон деисусного чина из Покровской обители, которые, полагают, созданы в конце XV - начале XVI века. Эти живописные памятники (и они замечательны!) искусствоведы твердо не считают Дионисиевыми.

Но что безоговорочно установлено как творение художника с Глушицы, так это небольшая по размерам икона Кирилла Белозерского. Икона из экспозиции Третьяковской галереи столь мала, что ее можно спокойно удерживать на ладони.

Грибоедов, по службе - посланник в Персии, прославившийся единственно комедией «Горе от ума», стал (и у современников, и у потомков) великим поэтом. Автор «Слова о полку Игореве» вошел в века. Положим теперь, что и Дионисий Глушицкий, настоятель Покровской обители, переписчик книг, создал - во всяком случае, так полагают некоторые реставраторы - всего-навсего одну икону. Положим. Следует ли отсюда, что имя его со временем предастся забвению? Ответ тверд: да не будет!

«Кирилл Белозерский», эта маленькая дощечка, размером с обычную книгу (28 на 24 сантиметра) - одно из совершеннейших, на мой вкус, произведений отечественного искусства от истоков его вплоть до наших дней. Она хранилась в особом киоте, деревянном гнезде, - чаще всего в алтаре главного, Успенского собора Кирилло-Белозерского монастыря. На киоте была надпись, она говорила, что икона сия создана в 1424 году. Каково содержание дивного памятника?

9 июня 1427 года скончался девяностолетний Кирилл, основатель Успенского (впоследствии - его имени) монастыря, где, как помнит читатель, некоторое время жил Дионисий Глушицкий. За три года до смерти Кирилла художник и создает его икону, всецело полагаясь на личные свои впечатления. Дионисий не стал живописать клейма, эпизоды Кириллова жития, которые замкнутым квадратом располагались бы вокруг лика (таковы были канонические формы письма). Правда, это было бы преждевременно: ведь Кирилл был жив и рано было думать о причислении его к лику святых. Дионисий сосредоточился на главном, едином, передавая свое непосредственное воспоминание о человеке. Вышел портрет. Фон составила нежно светящаяся, словно медь, золотая краска, которая как бы направляет лучистое свое сияние в центр, на искусную живопись.

Дионисий, будучи сам немолодым человеком, увидел Кирилла уже стариком: ведь Кирилл пришел из Москвы в озерный Вологодский край, когда ему минуло шестьдесят. И вот перед нами сухонький, в полный рост, легкий старичок, словно появившийся прямо из травы и цветов, которые служат ему подножием. Старичок, чья борода заметно тронута сединой (Дионисий обозначает ее бело-воздушными мазками), с добрым, приветливым лицом, на котором бусинками блестят глаза; старичок, который сам, в этой лесной дебри, валил деревья, выжигал пни, разводил нехитрый огород, ловил озерную рыбу - короче, делал нелегкую, обычную, неостанавливаемую крестьянскую работу, от которой грубеют и пухнут руки и обжигается студеным ветром лицо. Редкий образец живописи. Едва ли не единственный - в подлинном значении - портрет в нашем искусстве XV века!