Вычеркнутый из жизни. Северный свет

– Да, – тихо ответила она. – Если, конечно, Дэвид счастлив. Я делаю для него все, что могу. Но иногда он ведет себя так, точно я ему вовсе не нужна…

– Это у него просто манера такая. Я уверен, что он вас любит.

– Надеюсь, – сказала она.

Снова наступила пауза; нервно проведя рукой по лбу, словно отгоняя непрошеные мысли, Кора нагнулась и помешала поленья.

– Дрова надо бы еще подсушить. Я собираю их на берегу во время прилива. Все-таки экономия… и потом, уж больно мне нравится разыскивать их.

– Вы любите гулять?

Она кивнула:

– Иногда я на много миль ухожу, иду берегом… кругом ни души. Вы бы удивились, если бы я рассказала вам, что я нахожу.

– Что же, например?

– Ни за что не догадаетесь.

– Старый рыбацкий сапог? – попытался он пошутить, желая хоть немножко развеселить ее.

– Нет… К примеру, на этой неделе я нашла корзиночку с яйцами.

– Не может быть, Кора.

– Правда… Должно быть, ее снесло с палубы какого-нибудь корабля.

– И они не были тухлыми?

Лицо ее просветлело. Если бы не грустное выражение глаз, можно было бы подумать, что она вот-вот улыбнется своей тихой, скупой улыбкой.

– Два из них вы съели за ужином. Видите, как хорошо, что они у меня были. И опять спасибо приливу. Иной раз он бывает такой сильный. Все смывает, особенно на нашем северном берегу… решительно все.

Говорила она просто, открыто, так же естественно и свободно, как и двигалась. Пламя, танцевавшее в очаге, отбрасывало языки света в полумрак комнаты, окрашивая в теплые тона ее лицо.

Наступило молчание. Уже много лет Пейдж не знал в своей семье настоящей любви. Дороти – эгоистичная, как большинство молодежи, с жестким, изломанным взглядом на жизнь – мало интересовалась им. С присущим новому поколению легкомыслием и бессердечием она игнорировала его или, в лучшем случае, терпела – до тех пор, пока он безропотно платил за нее в художественную школу, где она, вместе с другими подобными ей девицами, лишь попусту тратила время, испещряя непонятными мазками листы бумаги и делая вид, будто занимается абстрактной живописью. Кто знает, изменится ли она когда-нибудь…

Его теперешние отношения с Алисой тоже, как видно, установились прочно и не сулят ничего нового. Пейдж всегда презирал мужчин, которые утверждают, что жены не ценят и не понимают их. Зная свои недостатки, он делал все для того, чтобы поддерживать с Алисой ровные, дружеские отношения. И вдруг он сейчас словно прозрел и понял, каким неполноценным был их брак, сколько лет он прожил в атмосфере фальши и лжи. Как быстро развеялась его юношеская иллюзия любви! Произошло это во время краткого и безрадостного медового месяца, который они проводили в западной части Шотландии, когда целых две недели непрерывно моросил дождь. Алиса строила из себя оскорбленную добродетель – из-за погоды и прочих обстоятельств – и думала главным образом о том, не телеграфировать ли домой, чтобы ей выслали теплое белье. Супружеские отношения давно превратились для нее если не в пытку, то, как она говорила, в величайшую неприятность. И хотя ее все меньше тянуло к нему, однако собственнический инстинкт в ней все возрастал. Сколько раз Генри приходилось страдать от ее переменчивого нрава, когда она то начинала жалеть себя, то по-детски обижалась; сколько раз приходилось мириться с ее нелепыми затеями, быстро преходящими восторгами и ужасающим отсутствием логики, болезненной страстью к пустякам и полным безразличием к его работе, с припадками необъяснимой раздражительности, портившими нервы ему, да и ей самой.

Как не похожа на нее, думал он, эта высокая, молчаливая молодая женщина, внешне такая уравновешенная и вместе с тем так глубоко чувствующая. Вот она сидит сейчас, глядя на огонь, руки спокойно сложены, хотя в глазах притаилась тревога. Она щедро дарит людям свое участие и словно призывает ответить ей тем же. В ее тихом спокойствии чувствовались доброжелательность и понимание. А жестокая борьба, которую в последнее время вел Генри, возбудила в нем почти болезненное желание быть понятым. Он сознавал, что всему виной – мягкость и слабость его характера, но ничего не мог с собой поделать: он жаждал нежности, жаждал изливать ее и получать. А Кора как раз обладала этим качеством, этим редким и бесценным даром, тем, что так нужно было ему теперь. Наконец Пейдж почувствовал, что пора ехать. Кора молча проводила его до машины. Под холодным небом цвета индиго, усыпанным яркими звездами, на пустынный берег с грохотом набегала волна. Они прислушались к шуму прибоя: удар – медленно шуршат камешки, увлекаемые в море схлынувшей водой. Элдонские холмы в лунном свете казались совсем голубыми. Грудь Коры высоко вздымалась. Внезапно она тихо спросила:

– Вам в самом деле надо ехать?

– Уже поздно, – сказал он.

– Да нет, еще совсем не поздно… когда вы уедете, мне будет очень уж тоскливо.

Внезапно ее охватило волнение. Она вздрогнула, рука ее, все еще державшая его руку, была мягкая и холодная.

– Вы не больны? – спросил Генри. – Пальцы у вас совсем ледяные.

Она загадочно усмехнулась: