Вычеркнутый из жизни. Северный свет

Он страшно устал от всех этих бесконечных унижений, но зато сделал все, что нужно. Он снял шляпу, вытер пот со лба и попытался успокоиться. Несколько минут он чувствовал себя прилично, потом началось что-то неладное. Он перестал задыхаться, но неожиданно появилось сильное головокружение, а в левой руке – какая-то непонятная боль, отдававшаяся в безымянном пальце и мизинце. Боль была острой и ноющей, как зубная. Сначала он подумал, что, видно, неловко повернул плечом и у него началась невралгия, но, поскольку головокружение усилилось, а в сердце начались перебои, он понял, что лихорадочная беготня по городу не прошла для него даром. Он инстинктивно стал шарить по карманам, ища нитроглицерин, но, по-видимому, утром, торопясь на вокзал, забыл взять его с собой. Оставалось лишь откинуться на спинку дивана, прикрыть глаза и постараться не привлекать к себе внимания других пассажиров, которые уже с любопытством стали поглядывать на него.

Кое-как он добрался до Хедлстона, а там, выйдя из вагона на свежий воздух, почувствовал себя лучше. Он взял такси и поехал в редакцию. Надо сообщить, что с бумагой все в порядке. И потом, решил он, стоит проглотить две-три пилюли – и ему сразу станет лучше. Осторожно поднявшись по ступенькам подъезда, он вошел в здание и открыл дверь в свой кабинет. Там сидела мисс Моффат и растерянно перебирала что-то на столе.

– Попросите мистера Мейтленда зайти ко мне. – Поскольку мисс Моффат не двинулась с места, он добавил: – Я уладил вопрос с бумагой.

Она медленно повернулась к нему, и на лице ее было такое странное выражение, что он разом осекся.

– Могли бы не утруждать себя.

– Что это значит?

– Если бы вы утром просмотрели всю почту, то увидели бы вот это. – Она с мрачным, осуждающим видом подошла к его столу, протянула ему письмо и, не дождавшись, пока он прочтет его, продолжала своим бесстрастным, уничтожающим тоном: – Они купили типографию и добились того, что ее опечатали. Мы не сможем работать в ней по крайней мере три месяца: свет, вода, электричество – все отключено. У дверей стоит полицейский. Это конец.

Потребовалось немало времени, чтобы новость дошла до затуманенного усталостью сознания Генри. А когда он наконец понял, снова началось головокружение. Все вещи в комнате по-прежнему стояли на своих местах, только он как-то странно закружился и рухнул в бездну, точно волчок, который крутился, крутился и наконец упал.

Глава 13

Когда Пейдж пришел в себя, то обнаружил, что лежит на полу, воротничок у него расстегнут и, по каким-то непонятным соображениям, известным только ей одной, мисс Моффат приложила ему ко лбу мокрую тряпку. Оба окна распахнуты, а подле него, опустившись на колено, стоит Мейтленд и обмахивает его «Северным светом».

– Ну вот вы и пришли в себя, – сказал Малкольм. – Только не волнуйтесь.

– О господи! – прошептал Генри. – Надо же быть таким идиотом!

Он злился на себя за слабость, и это чувство лишь усилилось, когда он узнал, что мисс Моффат вызвала по телефону доктора Барда.

– Не надо было этого делать, – сказал он садясь и, словно в знак протеста, начал завязывать галстук и приводить в порядок костюм.

Мисс Моффат хотела было возразить, но только сурово поджала губы. Доктор появился в тот момент, когда Генри с помощью Мейтленда перебирался в кресло. Бард бесшумно вошел в кабинет, кивнул Мейтленду и мисс Моффат и, молча пододвинув стул, взял Генри за руку. Считая пульс, он глядел на Пейджа с такой поистине академической отрешенностью, что казался похожим скорее на профессора высшей математики, чем на врача.

– Это все жара виновата, – заметил Генри, смущенный молчанием доктора.

– Да, сегодня довольно жарко.

– Я был в Манчестере, немножко переутомился… только и всего. – Он не мог заставить себя открыть Барду причину своего обморока.

– Да, конечно.

Бард продолжал считать пульс, лишь время от времени поглядывая на Мейтленда, который с озабоченным видом стоял в стороне.

– Я отвезу тебя домой, – наконец сказал он. – А по дороге заедем ко мне.

В машине Генри молчал, весь уйдя в свои мысли. Непродолжительный обморок несколько притупил остроту неожиданного и страшного удара, нанесенного ему «Хроникой». Сейчас его мозг работал ясно и четко, и Генри уже знал, что надо делать. Испытания, которые он перенес в последние месяцы, ожесточили Пейджа, закалили его мягкий характер, сделали непреклонным. Он принял решение, и кровь застучала у него в висках от усилий, которых ему это стоило.

Привезя Пейджа к себе в кабинет, Бард заставил его лечь на кушетку. Хотя Бард не любил укладывать больных в постель и не суетился возле них с тревожным видом, как это делают модные врачи, однако у него была лучшая практика в Хедлстоне и он старательно придерживался новейших методов лечения. Он измерил Пейджу давление и, пока тот лежал, то и дело поглядывая на часы и с трудом удерживаясь, чтобы не вскочить, подкатил к кушетке электрическую аппаратуру на колесиках с вертикально установленным записывающим механизмом.

– Нельзя ли сегодня без этого? – заметил Генри. – Прослушай меня и отпусти.