Вычеркнутый из жизни. Северный свет

– Вот, – сказал он, – первая из новой серии статей Еретика. В то же время она подводит итог тем девяти предыдущим, которые составляли прежнюю серию. Прочитайте ее. А я схожу позавтракаю.

Вернувшись через полчаса, Данн застал редактора погруженным в размышления за своим письменным столом. Через некоторое время он медленно повернул голову. Редактор был стройный, худощавый человек в синем рабочем костюме. Его темные волосы с проседью на висках аккуратно разделял прямой пробор. На носу красовалось пенсне без оправы, от которого к карману жилета тянулся белый шнурок. Макивой всегда гордился своей невозмутимостью, но сейчас был чрезвычайно взволнован, хотя и старался это скрыть.

– Ради Господа Бога, откуда вы это добыли?

– Я ничего не добывал.

– Если не вы, так кто же?

– Сын Мэтри. Все раздобыл он.

– Где он сейчас?

– Выпущен под залог на поруки и очень болен.

– Вы уверены, что это правда?

– Абсолютно. Я проверил все, о чем написал.

Макивой потер острый подбородок. Беспокойство, нерешительность и глубокое волнение одолевали его.

– А можем мы это напечатать?

– Как вам будет угодно! – пожал плечами Данн.

– Но, Бог ты мой, ведь здесь прямая дорога через высшие судебные инстанции к министру внутренних дел. А как насчет… насчет мистера О?.. Тут уж нам не уйти от ответа. Вы подумали о диффамации? Против нас, несомненно, возбудят судебное преследование.

– Вовсе нет. Разве вы не заметили, как у меня это построено? Мы приберегаем его под конец. Не вдаемся ни в какие подробности. Просто говорим: мистер О. Или еще того лучше: мистер X. Потом мы складываем руки и ждем, что из этого выйдет. Это же потрясающая история! Ничего более грандиозного нам еще не попадалось. Вы только подумайте… Человек пятнадцать лет сидит в Стоунхисе… ни за что.

– А может быть, он все-таки у-убил? – От волнения педантичный Макивой даже стал заикаться.

– Нет! Я готов присягнуть, что он невиновен.

– Они никогда этого не признают, никогда!

– Мы их заставим. – Данн зашагал из угла в угол. – Докажем, на что способна свободная печать. И сила общественного мнения. Я поведу такую атаку, что все, кого это касается, будут посрамлены, сколько бы они ни прикрывались своим официальным положением. Мы принудим их пересмотреть дело. Заставим начать новое расследование. Молодой Мэтри месяцами стучался к ним в двери – они даже не приоткрыли их. Почему? Потому что они знают: была допущена ошибка. И не желают вытаскивать ее на свет. Какая же это, черт подери, демократия, если нами верховодит кучка бюрократов?! Закрыть глаза на этот случай, допустить несправедливость, не дать высказаться в печати – это же гибель. Червь заберется в нас и все уничтожит. Поглядите на молодого Мэтри. Он едва не пропал, да и сейчас еще нельзя ручаться, что дело закончится благополучно. А все почему? Да потому, что его не пожелали выслушать. Если мы – свободная страна и хотим остаться свободными, человек должен иметь право возвысить свой голос…

– Ладно-ладно, – кисло ответил Макивой. – Не стоит цитировать всю статью. Мы ее напечатаем, пусть даже себе на погибель. А погибель нам обеспечена. – И он решительным движением нажал кнопку звонка на своем столе.

Данн вернулся к себе в кабинет, надел жилет, пиджак, шляпу и пальто. Внизу заработали печатные машины, от их тяжкого стука теперь вибрировало все здание. Он задумчиво потер рукой подбородок. Ева всегда сердилась на него за неряшливый вид, надо, пожалуй, побриться. Это его освежит. Кроме того, ему хотелось пить. Глаза Данна блеснули: скоро двенадцать, значит можно выпить пива у Ханнигана.

Глава 11

В тот вторник, после ухода Данна, Пол без сил повалился на подушки и уснул. Лена с тревогой смотрела на него и вынуждена была признать, что он болен, очень болен. Какое-то непонятное чувство, которое она не могла побороть, заставляло ее желать, чтобы он оставался здесь, подле нее, в целости и сохранности. Душа ее, сломленная жестокостью настолько, что Лена трепетала даже перед мыслью о любви, теперь ожила, взволновалась чувством, которое она считала для себя немыслимым и запретным. Могла ли она думать, одинокая, болезненно уязвимая, сторонившаяся мужчин, что любовь снизойдет на нее, как снизошла теперь, перевернув всю душу и наполнив ее боязливой, робкой нежностью. Но горе придало ей сил.

Лена села на стул возле кровати, не отрывая глаз от лица Пола. Время от времени она поднималась, чтобы вытереть испарину, обильно выступавшую у него на лбу. Она считала это признаком того, что жар начал спадать, и понемногу успокаивалась. Под вечер Лена дала Полу стакан горячего молока и яйцо всмятку. Уходя к себе на ночь, она надеялась, что завтра сможет пойти на работу, ей очень не хотелось потерять место в «Бонанзе». Утром, когда она вошла к Полу, он объявил, что чувствует себя лучше и смело может остаться один. Уже одетая для улицы, она поставила на плиту кастрюльку с бульоном, предназначавшимся ему на завтрак, и ненароком дотронулась до его руки, – рука пылала. Лицо Лены не дрогнуло, но сердце забилось в испуге. Она стояла в берете и плаще, держась за ручку двери: