Выход на «бис»

Встречала их пара офицеров, в том числе и вооружённый наряд. Старший, с четырьмя звёздами капитан-лейтенанта, выступил вперёд. Нарочито сохраняя вежливую строгость (при исполнении), если и отвлекаясь на геликоптер, завывающий, притягивающий взгляд – люди-гости были куда как важней.

Сразу же последовали взаимные представления, скупые и рваные приветствия (на продуваемой палубе половину слов уносило ветром).

– Капитан первого ранга Скопин, командир противолодочного крейсера «Москва».

Ответное утонуло во ввинчивающейся в уши ротации геликоптера:

– …простите, товарищ капитан первого ранга, но мы обязаны вас обыскать.

– Разумеется, – Геннадьич обратил внимание, как споткнулось в голосе говорившего это формально-официальное «товарищ», – мы не вооружены. Прикажите, пожалуйста, своим людям: надо принайтовить вертолёт. А то ненароком сдует за борт. Пилоты подскажут, как и что.

– Сделаем, – каплей окриками, жестами обозначил задачу старшему палубной команды, возвращая внимание к прибывшим: – Пройдёмте.

Быстрым шагом двинули в сторону носа.

Но прежде Скопин, вскинув голову, успел проникнуться гигантизмом трёх нависающих стволов кормовой башни главного калибра: почти полуметровые в диаметре[103], с закрытыми заглушками жерлами, развёрнутые по-походному. Тем не менее всё в этом замершем железе говорило о готовности к бою в любой момент.

Затем они по одному нырнули в отворенную поджидающим матросом дверь в возвышении юта.

С кормы в район миделя, где, должно быть, и располагался салон адмирала, надлежало пре-одолеть полкорабля. В тусклом освещении судовых плафонов открылся характерный лабиринт узких коридоров, проходов, с тянущимися вдоль стен кабель-каналами, выкрашенными в серое трубопроводами, сходных трапов, дверей с грубой поворотной механикой задраек.

Геннадьич без удивления отметил, что подобная неподвластная времени «мода» на внутреннее корабельное «убранство» сохранится и в двадцать первом веке.

Всю дорогу никто не проронил ни слова, лишь впередиидущий офицер возгласами предупреждал попадавшихся навстречу матросов сторониться. С учётом топающего позади вооружённого наряда шествие больше походило на конвоирование.

Наконец добрались. Капитан-лейтенант постучался в дверь, тиснувшись вовнутрь, отсутствуя томительных семь-десять минут, объявившись вновь, пригласив, всё так же вежливо и лаконично:

– Можете войти.

Скопин ступил, переступил, срисовывая фоном стандартный интерьер салона, с висящим на стене портретом вождя, и трёх встречающих офицеров. Решительно шагнув навстречу, козыряя, представляясь.

Левченко он узнал и выделил не только по большим вице-адмиральским звёздам на погонах[104] (тем паче два офицера «свиты» командующего стояли на втором плане), просто сразу было видно, кто в полноте власти и кто во всей полноте ответственности.

Строгость взгляда адмирала тяжелила тому веки, что можно было списать на тягости похода и утомлённость. Наряду с этим что-то в этом оценочном взоре проглядывалось ещё, заставляя усомниться в собственных позициях, порождая какие-то неуютные ощущения, словно оказаться перед придирчивым экзаменатором.

«А ведь я-то не хухры́-мухры́, продвинутый пришелец из грядущего. Более того – из продвинутого будущего… другого, мать его, уже цифрового века. Чего ж тогда так-то?..»

Эти мятежные амбиции он сдержанно загнал на дальнюю полку. В мыслях же…

В голове, как водится, скоротечно и непроизвольно мельтешило, доискиваясь до причин этой неожиданной рефлексии:

«А если подумать – какое эхо-расстояние между нами – то, что разделяет нас? По сути, целая эпоха! Глядя на этих людей, понимаешь хотя бы то, что они ходили, да и продолжают ходить под прессом Сталина и НКВД. И не только…»

Он просто физически ощущал исходящую от них социалистическую харизму военного, мобилизованного СССР, выдержавшего жестокую и затяжную войну.

«Здесь и смертельная усталость, и вера, и упрямая убеждённость в своих силах – то самое „пасаремос“![105] Ветеранов, повидавших всякое. Это история.

О да! История им ещё устроит… припишет то, чего и не было. Они же ныне, преодолев свои заблуждения и страхи, и кризис первых лет войны, обретут, что до́лжно. И тогда в их устах вполне уместно рядом будут смотреться и уважительная оценка врага: „немец мужчина серьёзный“, и отнюдь не в браваде брошенное бывалым бойцом пренебрежительное: „пленный немчик“. Потому что всё так и было, всё так и есть – и немец в конце авантюры Гитлера был уже не тот, и советский солдат заматерел опытом. Опытом вживания и опытом побеждать.

И пусть здесь, в этой редакции, врага немало прибыло – вдвое, втрое и более… пока что, за редким исключением, ни английские, ни американские генералы особо выдающихся тактических способностей не показали. Прагматичные „звёздно-полосатые“ уверенно давили неограниченным промышленным ресурсом, создавая многократный перевес в силах. Англичане… тем хотя бы не откажешь в последовательном упорстве.