Выхода нет

В.: Да, именно так.

У. Г.: Итак, вы не готовы признать тот факт, что вы должны сдаться. Целиком и полностью сдаться. Я не хочу использовать слово «отдаться», потому что оно обладает определёнными мистическими оттенками. Это состояние безнадёжности говорит, что из этой ситуации выхода нет. Любое движение, в любом направлении, на любом уровне уводит тебя от этого. Возможно, что-то может произойти там, мы не знаем. Но даже эта надежда, что что-то произойдёт, тоже всё-таки надежда.

В.: Итак, вы полностью сдаётесь?

У. Г.: Видишь ли, бросить что-то в надежде получить вместо этого что-то ещё, на самом деле не значит по-настоящему отказаться. Отказываться там не от чего. Сама идея о том, чтобы бросить что-то, отказаться от чего-то, исходит из надежды на получение чего-то взамен.

В.: Иногда случается, что, когда всё оставляешь, без каких-либо ожиданий, проблема решается автоматически.

У. Г.: Да. Это происходит со всеми теми, кто работает над какими-то математическими или научными вопросами. Изнурённые, они ложатся спать, это даёт некоторое время механизму, который в этом участвует, и вот ответ готов. Вы даёте компьютеру какое-то время, чтобы разработать решение для вашей проблемы. Он самостоятельно выдаёт ответ, но только если этот ответ есть. Если ответа нет, тогда на этом истории конец.

В.: То есть по сути это означает, что ты ничего не можешь сделать?

У. Г.: Ты ничего не можешь сделать; но ты на этом не останавливаешься. Все, кто говорит, что ты можешь что-то сделать, убеждают тебя, что выход есть.

В.: Но нельзя сидеть сложа руки. Так можно и в зомби превратиться…

У. Г.: Вовсе нет. Ты не можешь остановить движение жизни.

В.: Оно продолжается…

У. Г.: Ты не пытаешься направить движение жизни в каком-то определённом направлении, чтобы произвести какие-то особые результаты.

В.: То есть ты отпускаешь его? Очень сложно формулировать вопросы из-за проблем языка.

У. Г.: Наша структура языка такова, что ты никак не можешь быть свободен от дуалистического подхода к проблемам. Я не хочу использовать слово «дуалистический», так как оно, опять же, несёт религиозные коннотации.

В.: Какая связь между словами и реальностью?

У. Г.: Никакой. Нет ничего за пределами слов.

В.: Но есть воспоминания.

У. Г.: Память играет шутку сама с собой, потому что она говорит тебе, будто у тебя осталось нечто другое, нежели слова. Но тот факт, что ты помнишь что-то, происходившее между мной и тобой, означает, что воздействие слов переведено памятью, которая затем говорит тебе, что это [воспоминание] есть нечто, отличное от слов.

В.: Какой-то психолог сказал, что сфера памяти находится вне тела.

У. Г.: И я говорю о том же самом. Мысли находятся вне области тела. Я не думаю, что мозг имеет какое-либо отношение к творчеству. Мозг — всего лишь реактор и контейнер.

В.: Вид памяти?

У. Г.: Что такое память в конечном счёте? Никто не знает, что это. Ты можешь дать определение, как студент, изучающий психологию: «Память — это психическая реакция вызывания определённого объекта в определённом времени». Такое определение я когда-то вычитал в учебниках по психологии. Но это слишком глупое определение, поскольку никто не знает, что такое память или где она находится. Можно исследовать мозг после твоей смерти, после моей смерти. Но никакой разницы между мозгом гения и мозгом дебила не увидишь. Так что мы не знаем. Учёный предлагает какую-либо теорию. Можете наградить его Нобелевской премией. Потом появляется кто-то другой, разбивает его теорию и выдвигает другую. Каждый високосный год — новая теория.

В.: Ещё говорят о морфогенетическом поле.

У. Г.: Но это подразумевает, что вы можете что-то сделать с генами.

В.: Вы понимаете этот термин?