У. Г.: Да никаких… Уж извини. Всё, что тебя интересует как учёного, это самореализация, Нобелевская премия как конечная цель и власть. Я прошу прощения. Лично тебя, возможно, и не интересуют такие вещи. Вот и всё. Я поддерживаю такого рода стремление. Конечно, вы, учёные, сделали возможными все эти технологии, обеспечивающие комфорт, и в этом смысле я, как и все те, кто наслаждается достижениями современной техники, действительно в долгу перед вами. Я не хочу возвращаться во времена прялки и телеги. Это было бы слишком глупо, слишком абсурдно. Чистая наука — это не что иное, как умозрительное построение. Учёные без конца обсуждают формулы и представляют нам какие-то уравнения. Но я ничуть не обманываюсь по поводу «марша прогресса» и всей этой чуши. Первый мой перелёт в США, состоявшийся в тридцатых годах, длился больше суток; нам приходилось везде останавливаться. Позднее тот же самый перелёт занял восемнадцать часов, потом шесть часов, потом три и т. д. А если сверхзвуковые самолёты будут доступны на коммерческой основе, мы сможем совершать этот перелёт за полтора часа.
Хорошо, это прогресс. Но та же самая технология, что обеспечивает быстрые международные перелёты, создаёт всё более разрушительные самолёты-истребители. Сколько таких самолётов мы используем для более быстрого и комфортного перелёта из одного пункта в другой? И насколько больше самолётов мы используем для того, чтобы уничтожать жизнь и материальные блага? Это вы называете прогрессом? Я не знаю. По мере того как удобства возрастают, мы всё больше зависим от них и не хотим отказываться от того, что имеем.
В определённых рамках я могу назвать это прогрессом. Я теперь живу в комнате с кондиционером. Мой дед использовал слугу, который сидел на солнцепёке и тянул
В.:
У. Г.: Почему ты ожидаешь, что другие откажутся от всего, что у них есть? Вон тот бедняк не готов отказаться от своей крошечной лачуги, а ты ожидаешь, что все богачи откажутся от их особняков. Нет, они и не подумают сделать это. Они будут драться до последнего вздоха, защищая то, что у них есть, и угробят себя в ходе этого. Это неизбежно. Что делают дикие животные? Сначала они пытаются убежать, а потом дерутся, пока не убьют друг друга.
В.:
У. Г.: А я бессвязный и несвязанный…
В.:
У. Г.: Ладно. В любом случае я могу высказаться только с твоей помощью. Ты средство моего самовыражения.
В.:
У. Г.: Власть!
В.:
У. Г.: Власть. Мне очень жаль. Нет такой вещи, как знание ради знания или искусство ради искусства. И, конечно, это всё не ради блага человечества. Знание даёт мне власть: «Я знаю, а ты не знаешь». Сэр, могу я узнать, кто Вы по специальности?
В.:
У. Г.: Вот видите, это Ваша область…
В.:
У. Г.: Я могу ошибаться, но я чувствую, сэр, что проблемы человека, даже психологические проблемы, можно решить только с помощью его генов. Если смогут продемонстрировать, что склонность, скажем, к воровству генетически обусловлена, к чему это приведёт нас? Это подразумевает, что у человека нет свободы выбора, ни в какой сфере. Даже способность к языкам генетически обусловлена. Гены контролируют всё; все наклонности, способности и способы поведения. У человека нет свободы действия. Его желание и требование свободы действия, по-видимому, и есть причина его страданий. Я вовсе не предлагаю философию фатализма, которую проповедуют в этой стране. Я ставлю совершенно другой акцент. Ну что, вернёмся к вопросу генетики?
В.: