Выходим на рассвете

— Что эти господа хотят от вас? — поинтересовался Гомбаш.

— О, боже мой! — вздохнул Ференц с грустно-шутливой улыбкой. — Это ведь секунданты! Меня только что вызвали на дуэль.

— На дуэль? Кто?

— Ваш старый знакомый, обер-лейтенант Варшаньи.

— Такой богобоязненный человек — и на дуэль? По какому поводу?

— Повод нашелся. Сегодня утром из местных газет стало известно, что наступление русских провалилось. Варшаньи возликовал, стал рассуждать, что это — перст божий, предвещающий победу австро-венгерского и союзного оружия. А я ему сказал, что все эти восторги — чепуха, империя наша трещит по швам. Варшаньи страшно обиделся, что я высмеял его. А тут его друзья подлили масла в огонь и подтолкнули его на то, чтобы он вызвал меня на дуэль. Я ответил, что дуэли — глупость. Он разошелся еще больше. Забыл о своем христианском смирении и раскричался, что я не имею понятия об офицерской чести, поэтому он, дескать, едва сдерживается, чтобы не оскорбить меня действием.

— Это что же он, побить вас решил?

— Наверное… — рассмеялся Ференц. — Пусть попробует. Я посильнее его и, кроме того, в юности увлекался боксом. Так я ему сказал.

— Но они могут на вас навалиться скопом. Как на меня…

— Помню, как вас разделали. Но со мной они вряд ли решатся так поступить. Время-то уже другое. Если драться, так наших теперь больше.

— Все же вы опасайтесь.

— Стоит ли? Их офицерская честь не позволит им драться со мной просто кулаками. Как-никак я в их касте.

— Если что — заступимся!

— Спасибо, Гомбаш. Но думаю, обойдется.

— А что хотели от вас секунданты?

— Они объявили, что им поручено спросить, какое оружие я предпочитаю, шпаги или пистолеты? Я сказал, что хотя и считаю дуэль чепухой, но уж если Варшаньи так хочет, я готов. А насчет оружия — что шпаги и дуэльные пистолеты они вряд ли найдут, разве что в городском театре. Поэтому я предложил: на кулаках. И предупредил, что при этом условии своего противника так отделаю, что он больше дуэли не захочет. Они ушли.

Гомбаш передал Ференцу записку Корабельникова с приглашением.

— Обязательно пойдем! — обрадовался Ференц. — Хотя некоторые наши лагерные социал-демократы и против, пора нам действовать вместе с русскими большевиками!

* * *

В конце дня Ференц и Гомбаш направились в Дом свободы. На первом этаже, где когда-то располагалась губернаторская канцелярия, а теперь комитеты разных существующих в Ломске партий, двери всех комнат, по случаю лютой июльской жары, стоявшей вот уже несколько дней, были распахнуты настежь. Проходя мимо, Ференц и Гомбаш не без любопытства поглядывали в них. Несмотря на невыносимый зной, политическая жизнь в Доме свободы не ослабевала. В комнате, занимаемой меньшевиками, было людно. Среди светлых летних рубах и пиджаков зеленели гимнастерки и офицерские кители. Шло заседание. Председательствовал благообразный господин в белом чесучовом пиджаке и в пенсне, поблескивающем золотой оправой. Он сидел под портретом Маркса, помещенным в середине угла — как вешают иконы.

В комнате, занимаемой эсерами, — о чем сразу можно было догадаться по огромному, растянутому во всю стену, красному полотнищу, на котором было написано: «В борьбе обретешь ты право свое», — людей находилось немного. Под полотнищем, за столом сидел человек с наголо обритой головой, в синей рубахе с распахнутым воротом; он, энергично взмахивая сжатой в кулак рукой, что-то втолковывал трем бородатым мужикам, чинно сидевшим перед ним на стульях, положа огромные коричневые ручищи на колени. Наверное, кто-то из эсеровских вождей губернского масштаба принимал очередную деревенскую депутацию.

В комнате анархистов, где в углу стояло, до пола свисая с древка, огромное черное знамя, вообще был виден всего один человек — с очень пышной черной кудрявой шевелюрой и большими, враскидку, острыми, такими же черными усами, одетый, несмотря на жару, в черную же кожаную куртку. Он сжимал в руке телефонную трубку и яростно кричал в нее. Лишь дверь с аккуратной, под стеклом, табличкой «Ломскiй комитетъ конституционно-демократической партiи» была плотно закрыта — наверное, эта партия оказалась наименее устойчивой перед высокой температурой.