Выходим на рассвете

…Янош проснулся первым, от петушиного крика. Петух самозабвенно орал где-то совсем близко, наверное на соседнем дворе. Первое, что увидел он, открыв глаза, — лицо Ольги. В слабом свете только начинающегося дня, едва проникающем сквозь плотно задернутые белые занавески, оно казалось бледным. И сердце Яноша, как только он глянул на Ольгу, заполнило острое чувство какой-то жалостливой нежности к ней: будет ли она счастлива с ним? Ведь все так непросто в их браке… Но не только с любовью и тревогой смотрел он сейчас, чуть приподнявшись, в ее лицо, а и с удивлением: такое знакомое, знакомое до самой малой черточки, оно казалось ему совершенно необычным: ведь прежде он никогда не видел Ольгу спящей. И сейчас он с неожиданным для себя любопытством смотрел на ее высокий, чистый, слегка выпуклый лоб, полностью открытый — волосы Ольга туго зачесывает назад, так они у нее лежат и сейчас, хотя и не стянуты прической — свободно разметались на подушке за ее плечом и у щеки, и только небольшая темная пушистая прядка лежит у края лба. Длинные ресницы плотно сомкнуты. Сон Ольги спокоен и тих. Но ее густые черные брови слегка приподняты, словно она чему-то удивляется во сне. «Может быть, тому, что рядом с нею — я? Ваня — зовет она меня русским именем… Теперь рядом — на всю жизнь», — растроганно подумал он, и теплая волна благодарности к Ольге, поднявшаяся откуда-то из глубины его существа, заполнила его всего и словно бы всколыхнула. Ему нестерпимо захотелось бережно-бережно коснуться жены, но он сдержал себя, опасаясь нарушить ее сон, такой безмятежный. Сдерживая себя, он даже отодвинулся чуть, опустив голову на подушку, но не отрывая взгляда от ее лица. Теперь оно было видно ему в профиль. На белизне подушки четко обрисовывались ее чуть приподнятый, с крутыми крыльями ноздрей нос, слегка раскрытые некрупные, но четко выпуклые губы; кругом было тихо-тихо, как может быть тихо на рассвете. Петух уже давно угомонился. В этой прозрачно-неподвижной рассветной тишине Яношу показалось, что он слышит дыхание Ольги, такое ровное и спокойное… И он замер, вслушиваясь.

Но какой-то далекий протяжный, только что возникший, нарастающий звук, назойливо и все плотнее вдавливаясь в его уши, мешал ему слышать дыхание Ольги, заглушал его. И вот этот звук уже стер всю утреннюю тишину, нагнетая еще неосознанную тревогу. Звук прервался, но тревога уже опалила Яноша, не остывала, и, хотя снова воцарилась тишина и Ольга продолжала так же безмятежно спать, он уже не слышал ее дыхания.

Тишина стояла недолго, может быть всего с полминуты, и тревожащий сердце звук вновь смел ее. «Да ведь это, наверное, гудок паровой мельницы, той, что стоит в центре города, на пристани! — сообразил Янош. — Неужели?..»

Далекий гудок прозвучал длинно и настойчиво, смолк и через несколько секунд зазвучал в третий раз.

«Надо идти!» — Янош поспешно, но осторожно, чтобы не потревожить жены, стал выбираться из постели.

— Ты куда?.. — изумленно прошептала Ольга, глянув на него сонным еще взглядом. Ее лицо все еще хранило черты того спокойствия, которым дышало только что, но в голосе уже проступала озабоченность. Может быть, и Ольга сквозь сон слышала далекие гудки? — Ты куда? — повторила она свой вопрос.

— Я должен спешить, Олек! — ответил Янош, торопливо одеваясь. — Три гудка паровой мельницы — сигнал тревоги для нас. Каждый, где бы он ни был, обязан немедленно явиться в казарму. Я бегу, — он торопливо зашнуровывал уже второй ботинок. — А ты спи, спи!..

— Но почему тревога? — Ольга приподнялась в постели, придерживая сорочку на груди. — Почему?

— Не знаю… — Янош уже дошнуровал ботинок, затянул пояс, протянул руки к ней: — Лежи, лежи! — и, мягким усилием надавив ей на плечи, заставил ее опустить голову на подушку. Не в силах сдержать себя, склонился к Ольге, торопливо припал губами к ее щеке, коснулся ладонью обнаженного плеча, словно надеясь унести с собой хотя бы немножко ее тепла, и быстро пошел к двери. На пороге оглянулся. Ольга, снова поднявшись, сидела на постели, растерянно прикрывая ладонями грудь, ее губы шевельнулись… Но что она сказала или, вернее, прошептала, он уже не расслышал — шагнул за порог.

* * *

Во всю мочь Янош бежал по безлюдным улицам. Город в бледном рассвете еще спал, — гудки не потревожили жителей, ведь они не знали, что эти гудки означают.

На ходу Гомбаш расстегнул мундир, чтобы легче дышалось, но не убавил шага: до лагеря еще далеко, надо добежать до центра города, пересечь его, пробежать окраинными улицами, ведущими к вокзалу… Он уже выбился из сил, не позволив себе еще ни одной передышки. Его подгонял страх, что рота возьмет оружие и уйдет, а он останется… Конечно, не виноват, отпустили на свадьбу, но разве в том дело? Надо быть в строю!