Выходим на рассвете

Сейчас он сидел в казарме, в отгороженном для канцелярии закутке, сосредоточенно склонясь над столом — вычитывал статью для очередного номера газеты. Было тихо, только надоедливо жужжали мухи, уже совсем по-летнему резвые. Время близилось к полудню, солнце припекало основательно, даже размаривало почти летним зноем, щедро вливаясь в комнату через распахнутое окно. Работалось хорошо, спокойно, карандаш в руке Яноша уверенно скользил по строкам.

Внезапно возникший далекий звук церковных колоколов заставил его насторожиться. Они звонили все громче, тревожнее. Неведомый звонарь, слышно было, очень торопился, колокольный звон был каким-то сбивчивым, звук набегал на звук. «Что бы это могло быть?» — прислушался Гомбаш.

Слышно было, как за дощатой перегородкой, в казарме, переговариваются бойцы:

— Почему звонят колокола?

— Пожар?

— Или у русских праздник?

Вдруг послышался торопливый топот сапог по дощатому полу — кто-то вбежал в казарму, крикнул:

— Тревога!

Гомбаш сунул листки со статьей в карман, выбежал из комнатушки — скорее взять винтовку!

Через две-три минуты все уже строились во дворе. Не дожидаясь, пока шеренги подровняются, Ференц, остановившись перед строем, крикнул:

— Внимание! В монастыре контрреволюционеры напали на наших людей. Спешим туда на выручку! Но будьте выдержанны. Первыми огня не открывать. Винтовки на ремень, за мной — бегом!

* * *

Этим утром в ломский мужской монастырь, находившийся на окраине города, отправилась давно туда собиравшаяся комиссия губисполкома по изысканию продовольствия для детских домов. Комиссия состояла из двух красноармейцев, выделенных Советом, завхоза одного из детдомов, представителя губнаробраза — «шкраба», как для краткости именовали школьных работников, и двух женщин, представительниц от рабочих — одна из них была с кондитерской фабрики, закрытой из-за отсутствия сырья, а другая — со спичечной, ею оказалась Ольга, которую делегировали в комиссию, учтя ее напористый характер и бойкий нрав.

Ломск за время войны основательно населили не только беженцы из разоренных ею западных российских губерний, которых привлекало то, что в сибирских далеких краях вначале пропитаться было легче, но и военные сироты — ребятишки из прифронтовой полосы. Всю войну везли их сюда в устроенные для них приюты. В этих приютах житье у ребят было весьма скудное: всего не хватало, и в первую очередь еды. Нехватка продовольствия обострялась с каждым днем. И поэтому, как только в городе и губернии установилась Советская власть, она первые же свои усилия направила на то, чтобы улучшить питание детдомовцев. Специально созданная комиссия постоянно заботилась о снабжении детских домов продовольствием. Везде, где только можно, оно уже было взято. Тогда-то было решено посмотреть в мужском монастыре — ведь у него большое хозяйство, много пахотной земли, коров, монастырское масло когда-то до войны славилось на ломском рынке. Имелись сведения, что люди божьи в предвидении скудных времен основательно подзапаслись пищей телесной, очевидно вовсе не намереваясь использовать положение, создавшееся с продовольствием всюду, для умерщвления бренной плоти.

Комиссия без всякой охраны, вооруженная лишь мандатом губпродкома, уполномочивавшим ее на реквизицию монастырских излишков продовольствия, явилась в обитель ранним утром. Монах-привратник спокойно, с поклоном, открыл калитку в воротах и сказал, что сию же минуту доложит настоятелю. Комиссия вошла во двор. Навстречу ей вышел отец эконом и, весьма любезно выслушав, охотно согласился показать хлебные склады, находившиеся тут же в ограде обители, а также коровник и свинарник, расположенные неподалеку от монастыря. Комиссия начала с хлебного склада. Когда она находилась там, вместе с экономом подсчитывая запасы зерна, муки и круп, вдруг яростно зазвонили колокола монастырской церкви. «Что случилось?» — встревожились члены комиссии. Вместе с экономом они поспешили во двор. И увидели, что, поднятые набатом, из келий валят монахи, а снаружи через распахнутые ворота широкий монастырский двор быстро заполняет толпа, в которой преобладают, если судить по виду, самые ревностные богомольцы — старики с благообразными бородами, старухи в черных монашеских платочках. Впрочем, в толпе мелькали и личности совсем небогомольного облика: какие-то краснорожие, похоже — в подпитии, детины, юркие молодчики и совсем уж непонятные люди, одетые по-простонародному, но облика явно господского.

Вся эта пестрая толпа, густо замешанная черными монашескими подрясниками, орала, наступала на комиссию, прижимая ее к стене каменного монастырского амбара. Отец эконом, как только члены комиссии вместе с ним вышли за порог склада, куда-то мгновенно исчез.

Богомольцы напирали все неистовее:

— Грабители!

— Христопродавцы!

— Святую обитель поганите!

— Не дадим божьих людей в обиду!

Председатель комиссии, пожилой учитель, пытался урезонить разбушевавшуюся толпу, кричал, нервно подергивая головой и поправляя пенсне, готовое свалиться:

— Мы же для детей, для сирот стараемся! А сиротам сам бог помогать велел…

Но в ответ неслось: