Выходим на рассвете

Строкой ниже подписи вступающего было обозначено: «Комиссар по формированию Красной Армии» — таким комиссаром, скрепляющим своей подписью подпись добровольца, был Ференц, уполномоченный Советом.

Когда все подписались под обязательствами, Ференц сказал:

— Поздравляю вас, товарищи, со вступлением в армию первого социалистического государства в мире, государства, которое против войн, где заводы — рабочим, земля — крестьянам, где нет угнетения человека человеком. Надеюсь, что наша родина, Венгрия, будет вторым таким государством. Я верю, — сказал он убежденно, — скоро, очень скоро социализм победит во всем мире. И тогда никакие армии не станут нужны. И все мы вернемся к родным.

Ответом были дружные аплодисменты. Кто-то, не удержавшись, громко крикнул:

— Ура!

Глава тринадцатая

— Батальон… смирно! — раскатисто прозвучала команда, и Гомбаш, услышав ее, замер, тверже охватив винтовку, взятую к ноге. Он стоял в первой шеренге, и ему было хорошо видно, как, отделившись от словно окаменевшего строя, старательно печатая шаг, придерживая у левого бедра офицерскую шашку, вперед, к трибуне, возле которой стояло несколько человек с красными бантами на груди, прошагал Корабельников в отутюженной гимнастерке, уже давно без погон. Он остановился перед Рыбиным — того легко было узнать по его неизменной черной куртке — и, вскинув руку к козырьку фуражки, на которой кокарда была затянута красным, четко отрапортовал:

— Товарищ секретарь губернского комитета партии! Ломский интернациональный батальон Красной Армии выстроен для парада в честь Международного дня трудящихся — Первого мая! В составе батальона четыреста двадцать штыков. Командир батальона Корабельников! — и при этих словах, лихо взмахнув рукой, опустил ее. Рыбин что-то негромко сказал ему, пожал руку, и Корабельников, скомандовав «вольно», вернулся к строю, а Рыбин и стоявшие с ним стали подыматься на трибуну. Рыбин сделал кому-то внизу знак рукой, и тотчас же оркестр грянул «Интернационал». Гомбаша словно приподняло — он весь наполнился этой неизменно волнующей его мелодией, ощущением праздника. А праздник чувствовался во всем: и в голубом небе, в котором метались из стороны в сторону вспугнутые оркестром голуби, и в алом росплеске знамен, колыхаемых легким ветерком над головами демонстрантов, обступивших трибуну со всех сторон, кроме той, на которой стоял батальон, и в торжественных лицах товарищей по шеренге. Он, конечно, слышал и звуки оркестра, и речи, звучавшие с трибуны, о том, что этот Первомай восемнадцатого года — первый в истории праздник трудового народа, взявшего власть. Он был полон чувством общности, охватившим всех собравшихся на площади. Но еще сильнее в эти минуты ощущал он праздник свой, только свой, о чем не знал еще никто из стоявших в строю с ним.

Этот его праздник начался несколько дней назад, когда он, после долгих размышлений о будущем, набравшись наконец решимости, сделал Ольге предложение и был даже несколько удивлен, что она без колебаний, сразу же ответила: «Согласна». Они решили: главное — быть вместе, и нечего откладывать. Полгода верных Янош будет с нею, ведь он дал обязательство прослужить этот срок в Красной Армии. А там, может быть, и в Венгрии, и по всей Европе произойдет революция и границы перестанут разделять людей…

Сначала, после того как самое главное между ними было решено, Ольга сказала Яношу: «Знаешь, Ваня, чтоб про меня не судили не рядили, что невенчанная живу, придется нам в церкви, чтоб все чин по чину…» «Но ты же сознательная! — вспыхнул он. — И как же я, атеист, пойду под благословение священника? Это немыслимо! Да и зачем? Теперь у вас узаконен гражданский брак!»

Ольга поколебалась-поколебалась и согласилась: «Ладно, кто станет смеяться — отобьюсь».

Незадолго до Первого мая они, узнав, что в Совете уже регистрируют браки, пришли туда. И браки, и разводы, и рождения, и смерти там оформлял старенький письмоводитель, видимо доставшийся Совету в наследство от упраздненной городской управы.

— Поздравляю, поздравляю! — прямо-таки засиял письмоводитель, когда они сообщили ему о цели своего прихода. — Вы, можно сказать самые первые. А многие не решаются еще, я вам скажу-с! Одному церковному браку по-прежнему привержены, а гражданский не признают. Вот насчет разводов — это идут, идут! Дождались многие беструдного расторжения. Нуте-с, итак, какие фамилии желаете иметь после брака? По мужу? По жене? Или каждый останется при своей?

— На мою фамилию! — поспешил сказать Янош. Он не был уверен, что Ольга согласится — предварительно они об этом не разговаривали. Но Ольга, к его удовольствию и некоторому удивлению, не стала возражать.

Письмоводитель на четвертушке серой бумаги написал справку, подышал на штамп, пришлепнул:

— Готово!

Вручая им справку, письмоводитель не утерпел, чтобы не спросить:

— А позвольте полюбопытствовать, так сказать неофициально, по какому обряду будете бракосочетание совершать?

— Никакой обряд! — решительно заявил Гомбаш. — Нам имеется достаточно этого удостоверения!