Выходим на рассвете

Заседавший непрерывно в Доме свободы военно-революционный штаб был очень обеспокоен тем, что добровольцев, желающих встать на защиту Советской власти, в городе набирается не очень много: гарнизон давно распущен, а рабочих в Ломске мало — до революции он был городом чиновно-обывательским, торговым.

Беспокоило штаб и то, что многие в этот вечер, пришедшие к Дому свободы по призыву партийных комитетов, военных навыков не имели. Исходя из этого, штаб решил бойцами отдельных отрядов пополнить роту интернационалистов с тем, чтобы ее опытные бойцы стали наставниками новичков.

Поскольку состав роты за счет вновь прибывших увеличился почти втрое, было решено преобразовать ее в интернациональный батальон. Это диктовалось не только военными соображениями. Контрреволюционеры все время распускали слухи, что Советская власть в Ломске держится на штыках иностранцев — врагов России, что настоящие русские люди не хотят защищать большевиков. Об этом говорилось в листовках, тайно расклеенных по городу после случая в монастыре. То, что там произошло, рисовалось как разграбление обители иностранными наемниками большевиков.

Всех, приходивших на пополнение, тут же определяли в отделения и взводы. Только железнодорожники, самый сплоченный и самый крупный из отрядов города — в нем насчитывалось около ста человек, остался самостоятельной боевой единицей.

Со сбором сил спешили: по данным чрезвычайной комиссии, тайная офицерская дружина намеревалась этой же ночью или на рассвете захватить губком и губисполком, разогнать все органы Советской власти. До выступления контрреволюционеров оставались, может быть, считанные часы.

Когда рота пополнилась, Гомбаш получил повышение: стал командиром взвода.

Во взводе к этому времени насчитывалось всего двадцать восемь бойцов. Поэтому Гомбаш не удивился, когда ему сказали, что он должен взять из пополнения двенадцать. Все новички были из разных мест: с почты, из сапожной артели, из гончарной мастерской, из небольших учреждений и предприятий, где нельзя было, из-за малочисленности, создать свои отряды, но где, как и всюду, нашлись люди, откликнувшиеся на призыв защитить Советскую власть. Гомбаш очень удивился, увидев среди пришедших Сергея Прозорова. Но расспрашивать было некогда, да при всех и не хотелось, хотя Гомбашу и было любопытно узнать, каким образом Сергей оказался в числе пополнения.

А пришел Прозоров не из милиции. После того как он с помощью Корабельникова вернулся туда, он прослужил в милиции недолго. Причиной тому был новый начальник, до этого незнакомый Сергею, крайне подозрительный по отношению ко всем интеллигентам. Он сразу же невзлюбил Прозорова. После нескольких столкновений Сергей не выдержал и заявил начальнику, что служить с ним не может. «Ну и катись! — ответил тот. — Без белых ручек обойдемся!» И Сергей вторично оставил милицейскую службу.

Дома этому обрадовались еще больше, чем в первый раз. Особенно мать:

— Ну и слава богу, Сереженька, что больше никогда не будешь носить револьвер, я все время боялась — вдруг да выстрелит нечаянно…

— Молодец, что наконец все-таки взялся за ум! — похвалил его отец. — Наверстывай упущенное. Мы в молодости тоже были либералы, и сходки собирали, и на манифестации ходили, и ректору, который нас увещевать пытался, обструкции устраивали. Но чтобы совсем бросить учиться — это уж нет.