Выше Эвереста

Тянулся один из тех скучных дней, когда не знаешь, как убить время и нарушить тягостное молчание. В тот день никто не приходил ко мне, не зашла навестить меня даже сестра. То ли из-за погоды, то ли от усталости мне не хотелось ни спать, ни разговаривать. Наступили сумерки — самое тоскливое время в госпитале. И вдруг я услышал шорох платья. Это шуршал накрахмаленный передник медсестры. Она вошла в палату и сказала:

— Майор Алувалиа, к вам пришли гости.

Я обернулся и увидел знакомое нежное лицо. Это была очаровательная племянница полковника. За это время она отпустила длинные волосы. Девушка приехала в Дели проводить подругу в Англию и решила, навестить также и меня.

— Здравствуйте, рад вас видеть, — сказал я.

Она погладила меня по лбу и проговорила:

— Вы хорошо выглядите, Хари. Я уже приходила к вам, но вы были без сознания. — Она опустила глаза и добавила: — Мне было грустно видеть вас в таком тяжелом состоянии, и я ушла. Сейчас вы выглядите хорошо. Правда, Хари. Я читала о вашем награждении. Писала вам, но, видно, вы не получали моих писем.

Я поинтересовался здоровьем ее братьев и сестер.

— Все здоровы, — заверила меня девушка! — и полковник, и его семья.

Затем она вышла и вскоре вернулась с корзиной фруктов. Принесла она также несколько книг.

— Простите, но это все, что я могла захватить с собой, — сказала она.

Мне хотелось поблагодарить ее, но от волнения я не мог сказать ни слова — меня очень тронула ее доброта, Ни я, ни она не знали, о чем еще говорить. К счастью, она торопилась — ей необходимо было отправляться в Патиалу. Она пообещала навестить меня еще раз, когда приедет в Дели.

В палате еще долго оставался тонкий запах ее духов. Я лежал в полутьме и перебирал в памяти наши встречи в Дарджилинге и Патиале. Вспоминал и дарджилингский клуб, и сад, окружающий его, и последний день своего пребывания в Дарджилинге, и прощании с ней. Канченджанга в то памятное утро казалась огромным золотым самородком на фоне темно-голубого неба. Солнце медленно поднималось из-за горы. Девушка была в темных очках, что весьма необычно для раннего утра. Возможно, она надела их, чтобы защитите глаза от яркого утреннего солнца, а может, желали скрыть застывшую во взоре печаль.

После моего возвращения с Эвереста мы виделись с ней несколько раз. Встреча в Патиале была поистине романтической, и я, помня, что уже помолвлен с другой, побаивался, не попал ли в трудное положение. Мне казалось, что именно ее увлечение породило нашу дружбу и взаимную симпатию. Она полюбила все, что окружало меня, ореол победителя Эвереста. Может, тогда она и сама не сознавала этого, и я ей действительно нравился. В Дарджилинге она как-то сказала:

— Хари, знаете, я ничего не могу поделать с собой — я люблю вас.

После своего ранения я потерял в жизни многое, в том числе и некоторых друзей, так что я совсем бы не удивился, если бы и она перестала со мной встречаться. Но видно, чувство ее ко мне было сильным, ведь девушка навещала меня в госпитале, даже когда я находился в безнадежном состоянии. Всякий раз, приезжая в Дели, она приходила ко мне, и всегда с какими-нибудь подарками. Я был в отчаянии, так как знал, что имею права отвечать на ее любовь.

Помню, однажды она пришла и в это время у моей постели находилась медсестра. Когда медсестра ушла, пушка сказала:

— Как бы я хотела быть вашей сиделкой, тогда мы всегда были бы вместе.

Я не знал, что ответить, но потом нарочно заговорил о своем состоянии и о том, что подлечить меня врачам почти не удалось.

— Из-за длительного пребывания в госпитале мое жалованье сократили вдвое. Если задержусь здесь дольше, его еще сократят. Во всяком случае на то, что выйду на работу, я надеяться не могу, придется идти на пенсию.

Ее реакция была весьма для нее характерной:

— Я не из тех девушек, которые мечтают о деньгах. Я работаю и буду работать всегда.

Я предпочел не продолжать разговора на эту тему. Мне почему-то казалось, что наша дружба, долго не продлится.

Время неумолимо. Постепенно она приезжала в Дели все реже, да и письма приходить от нее стали не раз в неделю, а раз в месяц, и тон их стал прохладнее. Наконец после нескольких месяцев молчания я получил от нее письмо, из которого понял, что она ушла из моей жизни навсегда. Но никогда не сотрутся в памяти приятые часы, проведенные с нею вместе. Даже время не изгладит этих воспоминаний.

Наступила осень. Я снова стал проводить много примени на веранде. Напротив веранды была небольшая лужайка. Я запоем читал журналы и книги, которые приносили мне друзья. Руководство госпиталя решило, что, поскольку я провел в нем уже год, меня следовало бы перевести в военно-морской госпиталь в Бомбее, где условия для лечения были лучше. Я с готовностью согласился.