Высокая кровь

Леденев никуда не смотрел и все видел. Он знал эту мертвую снежную степь, как хозяин свои десятины земли, сад и пасеку, и выдвигал вперед полки, как приглашал на двор гостей, почтительно застывших у ворот, словно сам приказал проточить все извилистые суходолы и балки, когда тут еще не было ни людей, ни коней, чтоб ходить по ним.

Над степью стлались гулкие раскаты, в интервалах меж беглыми выстрелами различалась отчаянная трескотня пулеметов. Сергей приник к биноклю. Верстах в двух от него в широкой падине разливом темнели нагие сады; похожие на воткнутые черенками в землю веники, шеренгами тянулись тополя, в обрамлении их разметались беленые хаты, богатые казачьи курени под железными крышами. С косогора за хутором шрапнелью крыла сильная белоказачья батарея, обсаживая еле различимыми хлопчатыми дымками бурлящие небесные пространства над черными волнами четырех леденевских полков, в два потока катившихся к хутору, смыкая стрелы концентрической атаки.

Едва Сергей подумал, что удерживающим хутор пластунам конец, как волнистую линию горизонта на юго-востоке оброила подвижная черная зернь: то взводными колоннами шла конница — скатиться в низину и, рассыпавшись в лаву, ударить правым флангом в сочетании с охватом, сломить, опрокинуть и хлынуть нам в тыл.

— Комбригу-один двумя полками на Крутую, пять верст в обход и правым плечом в тыл, — пустил Леденев во весь мах вестового.

— Да как же это, Рома? — возмутился Мерфельд. — А кто ж Лысенку справа подпрет? На три версты по фронту голо.

— Полку Родионова делать, как я, — сказал Леденев.

Из балки, казалось пустой и глухой, немедля ударил живой черный ключ — косматых бурок, грив, папах.

Сергей толкнул Степана за комкором, и полк с мягким гулом потек вслед за ними на голый восток. Повернули на юг и тотчас же единым существом низверглись в котловину, и в белом кипеве обвала Сергей уж ничего почти не видел и не понимал, куда они идут. Не то продолжали скакать во всю силу на юг, не то, захваченный потоком лошадей, он не поймал мгновенья поворота, когда все сотни конских морд обратились на запад за одной Аномалией, как за стрелкой магнитного компаса…

Леденев обернулся и крикнул:

— Хоругвь перед строй!

Над строем горцев сине-желто-красно вспыхнуло языкастое знамя, темный, страшный, зареял лик Спаса, и Сергей не вместил это перерождение сотен на полном скаку, потому что его никогда еще не обманывали так открыто и так безнаказанно. «Левый фланг оголил!» — резануло по мозгу.

Захлестнутый лавой, несущей его, не мог ни закричать, ни пробудиться, как во сне, напрасно стирая глаза о непроницаемого Леденева, творившего из этой лавы что захочет.

Тот словно бы и впрямь повел весь полк обратным путем эволюции, на ходу одевая в косматые шкуры, выворачивая наизнанку… и вот, перебившись на рысь, звериное воинство вынесло Северина куда-то наверх, и он увидел справа, к юго-западу еще одну массу людей и коней — ту самую белую конницу, идущую на Проциков в охват.

Леденев тащил полк вперерез, но теперь уж и впрямь, выходило, не в схлест — на слияние… и вот уже поток казачьих сотен как будто натолкнулся на невидимую дамбу и начал плавно поворачивать леденевцам навстречу — лицом к своему отражению, к такому же знамени, Спасу! Нетронутый копытами лоскут щетинистой бурьяном снежной целины неотвратимо поглощался двумя разновеликими сходящимися конными громадами, и Северин, уж было скобленувший ногтями крышку кобуры, увидел, что казачья масса надвигается все медленней, как будто выдыхаясь, слабея в нерешимости, и тут уж понял наконец, что казаки и впрямь не понимают, на кого идут: врубиться или слиться воедино.

— Ну ты смотри, — сказал вдруг Леденев, осаживая кобылицу и все сотни коней у себя за спиной. — Кубыть, и впрямь еще не разгляделись. Тачанки, товсь. Расход поэскадронно. Рысью марш.

Переводя его команды в музыку, хрипатыми обрывистыми трелями запела труба, и весь родионовский полк опять потек навстречу казакам гипнотизирующим дьявольским подобием их лавы и воплощением надежды на родство. И вот когда меж леденевцами и привстающими на стременах передними рядами казаков осталось лишь двести саженей, Леденев на ходу поднял руку, эскадроны расхлынулись диким наметом, и в прорехи меж ними рванулись тачанки — буревыми плугами, грохоча, подымая жгуты снежной пыли, развернулись на полном скаку и ударили из десяти пулеметных стволов, валками скошенного прошлогоднего бурьяна укладывая наземь первые ряды казачьих сотен быстрее, чем те осознали, что эти адские химеры — неотстранимая реальность. Казачья масса заметалась, как табун в грозу, на каждом рывке теряя подкошенных, редея, сбиваясь в косматые кучи кувыркающихся через голову лошадей и людей, и вот уж вроссыпь ринулась на юг — туда, где ей навстречу уже поворачивали полки Партизанской, переброшенные Леденевым по балке Крутой.

По знаку Леденева горцы встали — в трех сотнях саженей от них, как будто взятая в невидимый котел, бурлила, выкипала, шарахалась от собственных теней казачья безголовщина.