Высокая кухня

Я вошла в ресторан Кассио, он взял у меня ложку, отправил ее в рот и расплылся в улыбке. Он сказал: «Это невероятно, Оттавия. Невероятно. Что это такое?» На мгновение повисла пауза, и все показалось ужасно простым. Я увидела нас вдвоем, как мы продолжаем в том же духе, с нашими двумя квартирами, привычками, убеждениями, воспоминаниями, я подумала о наших последних днях, о том, как я скучала по нему в Париже, обо всем, что знал обо мне он один, обо всем, что знала о нем я одна, и мне показалось, что у нас есть будущее. Но в следующую секунду я услышала, как мой собственный голос громко произнес: «Это вся моя злость на тебя, Кассио. На этот раз все кончено».

Так все и закончилось. Конечно, я все еще любила его, но ничего не изменилось за время моего отсутствия, и меня вдруг захлестнула ярость. Я больше не понимала его. Больше не хотела находиться в постоянном напряжении. Больше не хотела жить в его тени. Больше не хотела быть его половинкой. Что-то во мне отчаянно сопротивлялось перспективе такого несчастья. Я хотела жить и готовить в мире. Столько лет мы делили все на двоих, но, произнеся эту фразу, я вышла из ресторана и исчезла из его жизни, а он не пытался меня удержать. Две недели спустя я узнала от общих друзей, что он уехал на Сицилию, и после этого мы не разговаривали больше трех лет. До того дня, когда, вернувшись, он окликнул меня на Эсквилино.

Но я слишком тороплюсь: на следующей неделе после отъезда Кассио мне позвонил отец и попросил навестить его. Когда я пришла, он сказал мне:

– Оттавия, я отдаю тебе ресторан.

– Какой ресторан? – спросила я.

– Свой, – ответил он.

Стоя напротив отца, я вдруг поняла, что стою с ним вровень. Это было немыслимо, потому что я знала, что он выше меня на пятнадцать сантиметров, – и все же факт оставался фактом: мы стояли лицом к лицу и я смотрела ему прямо в глаза. В тот момент я поняла, что действительно хочу ресторан – но не его, а свой собственный.

Я навела справки и нашла помещение на Эсквилино, которое сдавалось в аренду. Подписав договор, я позвонила Марине в Париж и сказала: «Я открываю ресторан, хочешь со мной?» «Ты шутишь? Конечно, хочу!» – ответила она и через неделю была уже тут как тут. Было приятно увидеть ее снова. Я познакомила ее с Антонией – той осенью она была беременна первым ребенком, и они сразу поладили. Марина поселилась у меня: Антония тогда как раз съехалась с Лео. Все мы знали, что он не тот, кто ей нужен, но не осмеливались этого сказать, а ведь в итоге оказалось, что нужен именно он, Антония не ошиблась. Мы покрасили стены и нашли подержанную мебель. Выбрали тарелки. Марина заполнила погреб бутылками: она избороздила все укромные уголки Италии в поисках редких вин. Вооружившись карандашом, я терпеливо набрасывала свое меню в маленьком блокноте в клеточку.

Когда я захотела всерьез заняться кулинарией, я поняла одну вещь, которую вообще-то знала с самого начала: я не смогу готовить как мама, поскольку моя мама никогда не готовила. Кухня означала для нее не тарелки и готовые блюда, она представлялась ей скорее театром военных действий, пространством для мятежа. Конечно, у меня иногда возникало ощущение, что я предала ее, пойдя по стопам отца, поскольку знала: мама считает, что, избрав его путь, я заключила сделку с врагом. Готовить как отец я тоже не могла, и вдруг однажды мне стало ясно, в каком направлении я должна двигаться. Я поняла, что хочу готовить не блюда родом из детства, а те, что могли бы рассказать о нем. Что хочу вложить в них неудавшийся бунт моей матери, ее горделивую немилость, демонстративные отказы, ее вспышки гнева, ее иссиня-черные, как изюм в вечернем свете, глаза, горечь ее сожалений. Я знала, что для этого мне понадобятся годы, но мне хотелось изобрести блюда, которые расскажут о сотнях книг, прочитанных просто назло, о ногах, демонстративно закинутых на стол, о пустых тарелках, о тысяче уловок, я хотела передать этот исполненный достоинства, громогласный отказ обслуживать, категорический отказ всех женщин в моей семье подчиняться кому бы то ни было.