Высокая кухня

Мне нравилось, как он говорит о книгах, о кулинарии, нравились его волосы цвета скорлупы фундука, нравилась его одежда, грубая ткань штанов, его плащ, нравился звук его голоса, когда он говорил мне «Привет» или возражал: «Оттавия, ради всего святого», мне нравилось, как, закрыв глаза, он кладет пальцы на веки и бесшумно смеется, как от смеха подпрыгивают его плечи, мне нравилась его внешняя простота, его общительность, легкость, с которой ему доверяли знакомые. Мне нравилась его способность держать дистанцию, никогда не вторгаться на мою территорию, не пересекать границ, но в то же время излучать такое количество тепла: он был как костер с потрескивающими дровами, капучино, веранда под дождем.

На нашем третьем свидании он рассказал мне, как проводит дни. Как и я, он встает в пять утра. Сидя в кресле, смотрит на небо из окна в своем доме на Пьяцца делла Република и, пока я бегу в ресторан с корзинкой под мышкой, читает. Когда колокола Санта-Мария-Маджоре бьют девять утра, он принимает душ, выходит за кофе с пирожным, читает газету у барной стойки; я обслуживаю первых посетителей – он прогуливается вдоль Тибра, потом возвращается к себе и пишет рецензию или делает заметки для своей исследовательской работы. Я подаю кофе и дижестивы – он отвечает на почту. Я убираю со столов – он оплачивает счета онлайн, потом готовит себе салат, еще два или три часа читает, лежа в постели, – я раскладываю чистые приборы. Он подчеркивает карандашом целые пассажи в подержанных книгах – я выкуриваю сигарету во дворе, бью копытом, как шальной жеребенок. И пока я справляюсь с запарой, Бенш надевает куртку, берет конверт с деньгами – гонорар от журнала, выбирает ресторан и идет ужинать в одиночестве. «Днем, – сказал он мне на четвертый день, – работает ум, по вечерам – язык», и неожиданно для себя я подумала: «А что еще умеет делать твой язык?» Я все еще не очень понимала, кто он, но мне нравились его истории, его сомнения и убеждения, точность его речи, и вот теперь я начинала понимать, что меня интересует и его тело, мне было любопытно, что оно умеет. Я внимательно слушала его. В тот вечер после ужина он рассказал мне еще кое-что о себе.

– Какое-то время я учился в Англии, в Йоркшире. Я не сразу понял, что говорю по-английски с итальянским акцентом, раскатывая звук «р». С момента моего рождения родители ни разу не были в англоговорящих странах. Грамматика у них была поставлена безупречно, а вот акцент оказался настоящей катастрофой, которую я и унаследовал. Помню, как на каникулах я взял машину, чтобы поехать за город, и обнаружил, что у овец в этой стране очень короткие ноги – так я думал, пока фермер, к которому я обратился с этим вопросом, не объяснил мне, что он просто давно не подстригал траву. «Приезжай через недельку, – сказал он, смеясь, – и ноги станут подлиннее. Смекаешь?» Мне было девятнадцать лет. И я вообще ничего не понимал в жизни.

– А сейчас?

– Сейчас, вот совсем недавно, кажется, стал кое-что понимать, – ответил он, задумчиво глядя мне в глаза.

Мы доели сорбет, а потом он спросил:

– Знаешь стихотворение, где есть строчка «Я хочу сотворить с тобой то, что весна сотворяет с дикой вишней»[15]?

– Нет, – ответила я, потому что так и было, но про себя подумала: «Я хотела бы заниматься с тобой любовью так же, как высыпаю муку на столешницу, делаю в ней углубление, выливаю туда яичный желток и размешиваю голой рукой, пока они не станут единым целым, я хочу сотворить с тобой то, что желток сотворяет с мукой, что мука сотворяет с желтком, я хочу сотворить с тобой черный перец на языке, шкварчание сала на сковородке со всеми его брызгами, хочу сотворить с тобой крошечные орекьетте, удивительно трогательные, когда кладешь их в рот, я хочу сотворить с тобой молоко, обжигающий кофе, твердую карамель, прилипающую к меди так, что приходится отмывать, не жалея рук, я хочу сотворить с тобой то, что весна сотворяет с дикой вишней, да, конечно, но главное – я хочу готовить тебе в понедельник вечером и в конце месяца, хочу держать тебя в руке, как тесто для пиццы, медленно вращающееся на моем указательном пальце, мягкое и влажное, хочу выливать литры соуса на твою голову, чтобы ты проглотил меня, как морского ежа, без раздумий высосал губами из панциря».

Бенш сидел напротив меня и молчал. Он смотрел на меня так, словно мог читать мои мысли. Под столом я терлась своей голой ступней о его ногу.