Высокая кухня

Что произошло между тем моментом и последующими годами нашей совместной жизни? Иногда у меня всплывают какие-то воспоминания, но чаще всего кажется, что они испарились в шелковистом мерцании дней. Бенш продолжал приглашать меня на ужины. По понедельникам, когда мой ресторан был закрыт, я ездила с ним в другие кафе по всему городу. Он не рассказал мне об этом сразу, но его гастрономическая колонка пользовалась успехом у читателей, и, когда вышла статья, у меня случился приток клиентов, среди которых оказалось еще несколько критиков. Чтобы отпраздновать это событие, я несколько раз приглашала его выпить вина и поесть кулателло у меня в ресторане, опустевшем после закрытия. Чем чаще мы виделись, тем больше мне нравилось находиться в его обществе, нравилась его манера речи, то, как он рассказывает истории, все время подбирая точные слова и вспоминая интересные детали, нравилось, как он спокойно сидит за столом и как торопливо шагает по улице. Мне нравились его уверенность, ум, спокойствие, способность решать проблемы и устранять препятствия, возникающие у него на пути. Я не боялась, что он меня осудит, и доверяла ему в постели, мне нравилась его способность выражать свои желания, нравилась сила этих желаний и многоликость его прямоты. Мне нравился его рюкзак, нравилось чувствовать его тяжесть, когда перед уходом из ресторана случалось передавать его через стол, нравилось знать, что это тяжесть книг. Мне нравился его полуанглийский итальянский, его космополитизм, его любовь к оливкам, лимону, всяким простым вещам. Когда настал его черед знакомиться с моим отцом, тот задержал меня у двери и прошептал мне на ухо:

– Вот какой парень тебе нужен. Ты должна быть с кем-то таким, Оттавия. Я не понимаю ничего из того, что он говорит, зато мне кажется, что понимаешь ты.

Когда Бенш оставался у меня, он садился работать прямо в спальне. Однажды, вернувшись домой, я услышала, как он говорит за закрытой дверью:

– Да дело же не в верности! Верность вообще не имеет значения. Главное – не терять смысла. Стараться, чтобы не стало хуже, чем было.

Я распахнула дверь, Бенш повернулся ко мне – он разговаривал по телефону, и я спросила его:

– О чем это ты говоришь?

Он расхохотался.

– О переводе, – сказал он. – Я говорю о переводе со своим коллегой Адамом. Он считает, что надо переводить слово в слово. А я доказываю ему, что это глупо.

Я тихонько закрыла дверь. Другая история тех первых месяцев произошла, когда у него ночевала я: однажды утром, уходя в университет на какую-то встречу, он запер меня в квартире. Когда я позвала на помощь, он тут же вернулся и открыл мне дверь со смущенной улыбкой.

– Ты сейчас решишь, что я не хочу тебя отпускать.

– А что, правда? – спросила я.

– Вообще-то да, – ответил он.

Через полгода Бенш переехал в квартиру на Виа Мерулана с окнами на площадь Данте. Потом был год, когда он перестал работать в журнале и защитил диссертацию. Год, когда отец завещал мне свои ножи, свои инструменты, а потом очень быстро появились дети.

Беременная Анной, я стояла у дома своих родителей, и мой живот выдавался вперед, как гордое знамя, как приглашение на встречу из роддома. Дверь открыл отец: он осмотрел меня с головы до ног восхищенно-испуганно и с улыбкой впустил в дом. Я села рядом с ним на диван, совсем не зная, что сказать. Он налил нам по бокалу граппы, и я выпила, презрев все медицинские рекомендации. Прежде чем опустошить свой бокал, он улыбнулся мне и сказал:

– Ну вот ты и определилась, Оттавия. Потому что ребенок – это навсегда.