Высокая кухня

В ответ на мой отказ отец через несколько месяцев продал свой ресторан какому-то незнакомцу. Подолгу стоять у плиты теперь не получалось, у него болели ноги, а деньги, которые он выручил с продажи помещения и торговой марки, должны были обеспечить ему безбедную старость. Иногда я спрашивала себя: не мы ли с Кассио сломали его, нагрянув в его королевство, а потом сбежав без оглядки? Всю свою жизнь отец готовил страстно, великолепно, но после нашего ухода будто почувствовал себя настолько одиноким, что больше не хотел продолжать. Отдыхать, к несчастью, у него тоже не получалось, он топтался на месте, как большая неповоротливая муха. Слонялся по дому, путался под ногами у матери и постоянно заходил посмотреть, что творится у меня в ресторане: подперев голову руками, он сидел у барной стойки и вздыхал над моими еретическими блюдами. Когда у меня было время, я навещала его и сама, обычно с кем-нибудь из моих тогдашних парней. На следующий год после отъезда Кассио я регулярно приводила к отцу мужчин, как кошки приносят мертвых птиц под дверь своих хозяев. Одного за другим я брала их за руку, тащила по лестнице, усаживала напротив него в бархатное кресло и отдавала на страшный суд. Я хотела, чтобы отец их увидел, но еще больше – чтобы они увидели отца и могли противостоять ему, как всю жизнь приходилось делать мне. Я хотела, чтобы они понимали, что задолго до того, как стать их девушкой, я была – и всегда буду – дочерью этого человека, что жить со мной – это всегда жить с ним, живой он или мертвый. Под его взглядом я и сама впервые видела их со всей ясностью. С каждым из них что-нибудь обязательно было не так, но, только когда отец оглядывал их с головы до ног, я понимала, что именно. Я представляла ему все новых и новых юношей: они были моей добычей, осторожно принесенной ему в зубах. Эти визиты протянули между нами прочную нить, стали нашим алиби, поводом, чтобы проводить время вместе. И все-таки однажды у меня возникли сомнения в правильности нашей стратегии, и я неловко спросила:

– А как все было, когда ты познакомился с мамой?

Отец внимательно посмотрел на меня. Потом поднял брови и сказал:

– Твоя мать была родом из крестьянской, но уважаемой семьи. Сейчас от их почтенной репутации почти ничего не осталось, но тогда плохой партией был именно я – какой-то городской поваришка. Мой дед был поваром, мой отец был поваром, все мои братья были поварами, но мы тогда еще не отличались ничем особенным. А у нее было свое хозяйство. Ее знала вся округа, она была лучшей в своем деле, люди нуждались в ней там, в Фавале. Мне повезло, что она согласилась поехать со мной.

– Вы никогда мне об этом не рассказывали.

– А ты никогда и не спрашивала. Видимо, дети вообще редко задают родителям правильные вопросы. Им не приходит в голову спросить у родителей, через что они прошли, как оказались в этой точке своей жизни. Вы принимаете нас как данность. Ведете себя так, как будто мы всесильные, но это же неправда. Я делал все, что мог, для твоей матери, для вас с сестрой, но это было нелегко и далеко не всегда получалось. Знаешь, когда ты родилась – мой первый ребенок, моя первая дочь, – через несколько часов после родов я вышел из больницы и сел на скамейку. В каком-то смысле я все еще там сижу. Я не идеален, знаю. Даже допускаю, что так и не смог взяться за ум. Но никто не учил меня быть отцом или мужем. Я шел на ощупь. Мне скоро шестьдесят, а я до сих пор не знаю, как по-другому, как правильно. Ты видела, как я готовлю, и знаешь, на что я способен. Но теперь это в прошлом. Ты выросла. Все кончено. Ты больше не мой ребенок, не моя маленькая девочка. Ты даже не захотела забрать мой ресторан.

Он вдруг разрыдался. Мне захотелось сказать, что он все-таки был хорошим отцом, но потом я вспомнила, что и сама была хорошей дочерью. Что я выросла, потому что так устроена жизнь. Что я имею право делать все, что захочу. Я поцеловала его, сказала, что люблю, и направилась к двери. Выйдя на улицу, я вытерла слезы и почувствовала, что мои руки пахнут так, будто я скребла землю ногтями.

Как-то вечером к нам в ресторан зашел один посетитель. Было довольно рано, и мы с Мариной посадили его у окна, но он захотел пересесть за столик поближе к кухне. Его выбор блюд меня удивил, но я не придала этому значения. Я присела у бара попить воды перед второй сменой, а он подошел оплатить счет и представился мне как Бенш. Первое слово, которое он произнес, запомнилось мне настолько, что десять лет спустя я все еще звала его по фамилии – даже после того, как ее стали носить наши дети.

Назвав свою фамилию, он сказал:

– Я ресторанный критик.

– И?.. – спросила я.

– И, – ответил Бенш, – я напишу статью о вашем ресторане. Пока не скажу, что точно в ней будет. Но я хотел бы пригласить вас на ужин, чтобы поговорить об этом.

– Хорошо.

Через неделю мы пошли ужинать в крошечный, неизвестный мне вьетнамский ресторан в районе Трастевере. Он взял соевые блинчики с креветками и бо лук лак с чашей белого риса, а я – амок с лососем и жареную лапшу. Он улыбнулся и сказал мне: