Высокий титул

Озадаченный рассказом парторга, я ответил не сразу:

— А доверие человеку, совести его — это как?

Томышев улыбнулся. Черты лица его остались спокойными, лишь чуть поднялись кончики губ, да прибавилось влажного блеска в глазах:

— Видишь, как все просто! Стоило бы тебе прибегнуть к этой мысли вчера в карьере — глядишь, и не докладывал бы мне Артамонов о «мордобое»! Каково звучит, а! Нечто подобное случалось и с Басовым на первом году его деятельности в Лебяжьем, а сейчас он не тот, он изменился, но не в худшую сторону… Однако ж беда его в том, что в постоянной требовательности к другим и к себе он не замечает, что люди стали не те, что у иных эта басовская требовательность вызывает недоверие, у других, вроде тебя, всякого рода сложности в процессе вживания в новый коллектив, у третьих — чувство мелкой опеки… Да мало ли! И кроме того, Басов не эталон, не руководящий «экспонат» — он человек, который ест, пьет, любит женщин и не лишен различных слабостей и недостатков… Но ведь воспитал же он такую дочь! Ты не знаком?..

Светлана…

Я покраснел:

— Знаком. Но это такое знакомство, что…

— Ну еще бы! — Томышев отодвинул стакан. — Ты, поди, знакомился по-отаровски, а она, учти, умница! Ленка моя как-то сказала, что…

— Но Артамонов?! — вдруг прервал я его. — Ведь, судя по тому, что вы говорили здесь о Басове, Артамонов не имеет права быть рядом с ним… Как Басов терпит эту мразь!.. Нет, Николай Николаевич, тут дело иное… Не видятся мне Басов и Артамонов на одном поле ягодном, в одном лукошке…

Какую-то минуту Томышев молчал, а потом, как бы взвешивая каждое слово, заговорил:

— Вот что, моряк!.. Тут я и сам толком не пойму, а если и понимаю, то не знаю, что и делать-то? То ли персональное дело организовывать, то ли и того хуже…

— Чтобы разлучить Басова с Артамоновым? Так, может, святой водицы наговорить?

— А, оставь ты! — он болезненно поморщился. — Ты, должно быть, знаешь Елену Лаврову?

— Артамонову то есть!

— Ну да, ну да!.. Какая разница… Только, понимаешь, моряк, в свое время не смог задавить Басов в себе чувства к ней, да и не стоило их давить — взаимными были, чувства-то!.. Никакого тут «бытового разложения» не было, а потом…

Меня точно по ушам ударили. Я даже рот раскрыл, да и глаза мои остановились, верно. Артамонова я понимал, когда он строил мне гадости. Но Басов и Ленка? И Артамонов… Какая связь? Хотя, стоп! Наталья Платова намекала на какие-то «ихние» планы. Значит, Басов и Ленка, в первую очередь, а уж потом Артамонов довеском?

Я так и сказал Томышеву.

— Нн-не совсем так, но что-то в этом роде! — согласился он. — Когда я приехал сюда, у Басова с Лавровой зашло так далеко, что… Словом, в открытую почти встречались! Жениться бы ему тогда!.. Это я теперь узнал, что дочь не хотела отцовской женитьбы, именно на Лавровой, ее не хотела-то!.. Артамонов уже был, ходил в мелиораторах и сох по Лавровой же, настойчиво и безнадежно… Я тогда как-то посоветовал Басову, как в шутку: «Женился бы, Андрей Платонович!» Хоть в таких делах какой я советчик!.. Он ведь и старше меня, и тут советы — ох!.. Словом, Басов тогда отмахнулся, приняв «шутку»… А тут отчетно-выборное, то самое двухдневное, когда гудело Лебяжье, что растревоженный улей… И вот, когда на первый день ясно было: освободят Басова — он, видимо, вечером и сделал Елене от ворот поворот… Жалел ее, может, оставаться в Лебяжьем не собираясь… Поверь, все так скоропалительно было: собрание еще шло на другой день, а к Елене Артамонов посватался… Ей каково? Девка — не девка, вдова — не вдова… Ну и согласилась, думала, стерпится — слюбится… А Басов остался, пошло у них с Еленой все по-старому, а к Артамонову она привыкает, как собака к палке, и по сей день. Басову, конечно, приходится терпеть Артамонова и даже в бригадирах его держать!.. Конечно, все это ему зачтется горячими угольками еще на этом свете, но… Тут я, ей-богу, не могу сплеча рубить!..

Он, горячась, заспешил:

— Вот ты говорил о совести и доверии!.. Мы спешим строить новую жизнь, спешим не отстать от времени, и, порой, бываем слишком щедры на такие мерзкие слова, как «лодырь», «пьяница», «бабник», эти чудовищно-уродливые ярлыки людской сортности. Оступился раз и второй — прими-ка ярлычок и… попробуй потом избавиться от него! Нам, стало быть, некогда изучать человека, а ведь человек — это целый мир, подвластный, может, лишь перу писателя да кадрам кинематографа, и то иногда слишком контрастно: черное и белое, и никаких полутонов и оттенков — все через это досадное «некогда», стало быть!..

Томышев опять замолчал, точно потерял нить разговора, и за этот миг я вдруг остро почувствовал, что я не знаю жизнь, не знаю ее сложных поворотов, не знаю, как может чувствовать человек на том месте, куда он поставлен. А самое досадное то, что я так бездумно определил Ленку, когда она пришла ко мне утром: «Ко мне шла!», «Ложись, доспишь!..» Да одну ли ее? А Томышева? А Басова? А сам-то я — кто?..