Высота одиночества

— Алла Львовна… — спустя несколько долгих минут, заговорила Рина. Выпрямив спину, она сложила ладошки на коленях. — Простите меня, пожалуйста.

— За что? — не дыша, спросила Алла.

— За то, что была жестокой с Вами, хоть Вы того не заслуживаете. — Рината набрала в легкие побольше воздуха и выдохнула: — Я прочитала Ваши письма… часть писем. Три. Потому что остальные…

Поняв, что объяснения о том, что случилось с остальными, сейчас не имеют никакого смысла, она замолкла на середине фразы. В сущности, это было таким неважным… Значение имело лишь то, что она прочла. Она должна была это сказать, просто обязана. Практически целый месяц она не знала, что ей делать с открывшейся правдой. Неудобной для нее, совсем не той, к которой она приучила себя за последние годы. Карточный домик сломался, смешивая пикового короля, даму червей с тузами и шестерками. Смешивая ее обиды и мечты, прошлое и настоящее, превращая все в груду дурацких картонных бумажек, которые оказалось так легко смахнуть со стола одним движением руки.

— Простите меня, — шепнула она. — Я много боли Вам причинила. Простите…

— Девочка моя…

Алла не знала, что сказать, что сделать, как реагировать. Это было настолько неожиданно, что она лишь растерянно смотрела на Ринату, чувствуя, как стучит в груди взволнованное сердце, а кончики пальцев немеют, словно она сунула их под струю ледяной воды. Она мечтала об этом моменте, мечтала о том, что когда-нибудь из взгляда дочери пропадет лютая ненависть, и она сможет обнять ее. Но сейчас… Страх не исчез, напротив, он усилился, завладел ею, сжал тисками горло, мешая дышать, говорить, думать. Вдруг она не расслышала? Не так поняла Рину?

— Я желала, чтобы Вы страдали. Не подозревала даже, что Ваши чувства не сравнимы с моими.

— Ты ни в чем не виновата, Рината. Ни в чем.

Алла с трудом могла говорить. Ей хотелось так много сказать, но она не находила слов, ей хотелось обнять Рину, но она боялась быть отвергнутой, ей столько всего хотелось, но было страшно. За прошедшее время она научилась любить ее, не имея возможности делиться с ней этим чувством, не имея возможности даже прикасаться к ней. Она научилась держаться на расстоянии и жить одной лишь мыслью о том, что ее ребенок дышит, плачет и радуется, встает по утрам, а вечером ложится спать. Она научилась быть счастливой просто потому, что ее дочь, ее прекрасная дочь жива. Но теперь ей было страшно. До сих пор она лелеяла надежду, что когда-нибудь… Когда-нибудь ее девочка услышит ее и поймет. Но что теперь? Что?!

Рината опустила голову, не решаясь снова заговорить. Это было так странно — жить без ненависти в душе. Поначалу ей казалось, что она настолько слилась с этим чувством, что они уже неотделимы друг от друга, что оно всегда будет следовать за ней. И первое время ненависть никуда не уходила, просто не желала уходить. Она была такой же сильной, как и раньше, до того, как она открыла первое письмо, как одну за другой прочитала выведенные красивым почерком строчки. Только теперь эта самая ненависть, колючая холодная злоба была направлена вовсе не на Аллу. И даже не на Бердникова, хотя, как выяснилось, он того заслуживал больше, чем она могла представить. Но нет. Рината была бесконечна противна самой себе: за поспешные решения, за неумение слушать и слышать. За то, что, глядя в глаза матери, она когда-то заявила, что покончит с собой. Почему-то именно та ужасная сцена была первым, что ей вспомнилось, стоило только прочитать заключительные строчки письма. Два предыдущих лежали рядом на столе, а возле валялись вскрытые конверты. Боже, соображала ли она тогда вообще, что несет? Вряд ли… Маленькая обиженная девочка, всеми силами стремящаяся побыстрее спрятаться в свой кокон из иголок, жестких слов и битого стекла. Она вспомнила наполненный бесконечной тоской и любовью взгляд матери, показавшийся ей тогда насквозь лживым.

Рината снова вздохнула и, подняв голову, посмотрела на женщину, которая полюбила ее намного раньше, чем узнала, кто она на самом деле, на женщину, которая стала для нее другом и наставником, которая всегда оберегала ее, словно самый прекрасный ангел-хранитель. Красивое нежное лицо, мягкие светлые волосы, падающие на виски и шею, усталые серебристо-серые глаза…

— Можно… — нерешительно начала Алла. — Можно я тебя обниму?..

Эта фраза сорвала все замки, сдерживающие Рину, смела преграды, широкой теплой волной смыла остатки наледи, так долго сковывающей ее сердце. Непонятно откуда взявшиеся слезы горячими крупными каплями покатились по её щекам, и она порывисто подалась вперед, крепко сжимая маму. Её собственную, настоящую, реальную маму. Маму, которую она не заслужила.