Высшая мера

— Молодца, косой, хвалю! — Стахей Силыч покрутил от удовольствия ус. И философски заключил: — В жизни завсегда так: кто кого. Кто ловчее, тот и сверху. Не сила берет, а разум, смекалка то есть.

Стахей Силыч крутил ус, всматривался в далекий изгиб Урала, наверно прикидывал, не шибко ли раскачало у правого берега кол с привязанным к нему веником из солодки. Если раскачало, то придется оставить приятного собеседника и плыть на бударе к тому «бакену» из веника. Скоро должен сверху колесный буксирик с баржей скатиться, а ему фарватерные знаки выставь, иначе напорется на мель… Нет, вешка дрожала на крутой стремнине у поворота, но ничуть не кланялась воде. Можно продолжать беседу.

— Ежели б гурьевский выскочка атаман Толстов не подкусил, не подбил нас на драку с красными, глядишь, по-иному жизнь на Урале кроилась бы, не так, как теперь…

— О чем жалеть-то, Стахей Силыч? Каких привилегий лишились? Штанов с лампасами? Так никто ж не запрещает, носите! Или фуражки с малиновым околышем? Носите и ее, никем не возбраняется.

— Так-то оно так, да вроде бы и не так все ж… Прищемили нас все ж… Вон император Петр Великий переконовалил всю Россию на немецкий лад, перво-наперво с «отечества» зачал, с бородушки то есть. А уральских казаков даже он не тронул, разрешил бороды носить, помнил их заслуги. А ноне прищемили…

Сергей засмеялся:

— Я что-то не видел, Стахей Силыч, чтобы вас связывали и брили! Думаю, по своей охоте от бороды отказались. Чтобы красивее и моложе казаться, чтобы женщины оглядывались!

— А ну тя, Сергейка, к лешему. — Стахей Силыч обиженно поднялся. — Свернул на какое-то несерьезное легкомыслие… Ты лучше-ка в заграницах своих не забывай Урал и землю, коя выродила тебя на свет божий. И врагов упреждай: слышь, не цепляйтесь к нам, а то как поднимутся наши русские да все прочие российские народы, особливо казаки уральские, да казаки донские, да кубанские — костей не соберете, мол!

— Обязательно буду упреждать.

Попрощались. Проходя мимо избушки Стахея Силыча, Сергей всей грудью вдохнул соблазнительный запах вялившихся на бечеве лещей. От колыбели этот запах знаком и дорог. И — не удержался, подошел, снял двух, завернул в широкий лист лопуха. Оправдался: «Для Настуси! Так стала любить вяленую рыбу… Наверно, от беременности…»

Дверь в избушку была открыта, и Сергей увидел в ней деревянный топчан, низкий столик с закопченным чайником, засохший кусок хлеба. Возле стенки стоял, поблескивая никелем, новенький велосипед. Сергей улыбнулся. Старик плакался о забытой молодежью старине, а сам отказался от лошади, которую предлагало бакенщику пароходство, предпочел велосипед — коня, не просившего у казака ни корму, ни уходу. Тропы, что вела от избушки к поселку, в это лето, кажется, ни разу не касалось конское копыто, зато она изрядно укатана узорчатыми велосипедными шинами. Ох эти старики-слезомои!..

2

Не прошло и часа, как Сергей ушел от Каршина, а Стахей Силыч уже оказался возле амбулатории. Звенел велосипедным звонком под окнами, затянутыми марлей.

На порог вышел Сергей, до пояса голый, босой, зато топырились на нем новые командирские галифе. Удивился:

— Вы?

— Ага, я, матри. — Стахей Силыч не слезал с седла, одной ногой упираясь в землю, а другую поставив на педаль. — Настасья дома? Пусть-ка на один момент выйдет…

— У нее больная там… Сейчас. — Сергей скрылся в амбулатории и тут же вернулся. — Идет. А что случилось?

Настя вышла с Ольгой Калиевой. У Ольги — флюс, щека вздулась, искривив девчоночье лицо. Потупив глаза и прикрывая щеку ладошкой, она быстро просеменила мимо Стахея Силыча. Он проводил ее сочувственным покачиванием головы.

— Поди, из речки не вылазила, вот и простудилась… А девка будет — я те дам! Волосы — маманин ковылек, а глазыньками в Петьку. Глаза у Петьки были — м-м-м! — В подтверждение слов Стахей Силыч сильно звякнул звонком. — Девки в обморок падали, как глянет на какую… А привез чужую, ненапуганную, так она ж его и в тюрьму…

— Слушаю вас, Стахей Силыч, — напомнила о себе Настя и невольно покраснела под долгим взглядом Каршина, будто загорелась от своих рыжих, с краснинкой волос.

— Нравится? — улыбнулся сзади Насти Сергей.

— Хороша, чертушка, — откровенно выдохнул Стахей Силыч. — Красивая она у тебя, Сергейка, даже на сносях — я те дам…

Сергей обнял Настины плечи, туго обтянутые белым халатом, скользнул взглядом по «интересному положению», засмеялся и поцеловал в щеку.

— Скоро у нас будет человечек, похожий и на мамку, и на папку…

— Ну, Сережа! — еще пуще зарделась Настя.

— Не зазнавайся, жена… А красота, Стахей Силыч, — величина относительная. Древнеегипетскую царицу Нефертити тоже считали красивой, даже очень красивой, а ведь она брила голову. Представьте нынешнюю красавицу с бритым черепом!

Каршину не понравилось его предложение, и он нахмурился.