Высшая мера

Потянулся было к телефону, позвонить в оперативное управление Генштаба, — что нового на фронтах? — отдумал. Недолюбливал обращаться в этот пресловутый, по его мнению, «мозговой центр» армии. С долей предвзятости относился к нему. Может быть, потому, что знал, с каким старанием советские военачальники и штабисты изучают военную историю, причем особенно упорно — наследие немецких теоретиков. Имена Клаузевица, Мольтке-старшего, Мольтке-младшего, Шлиффена и иных едва ли не заглавных в программах военных академий. Это естественно, военную доктрину противника надо назубок знать, а гитлеровская Германия всегда считалась наиболее вероятным противником. Помня об этом, знакомился с их трудами и он. Немало в них разумного. Но немало и раздражающего высокомерного пруссачества, подчеркивающего исключительность армии и ее полководцев. Доктрина Мольтке-старшего утверждает мысль о том, что вся жизнь государства должна фокусироваться на армии. Мол, государства процветают и гибнут вместе с армиями. По Мольтке, наука и техника обязаны быть вассалами вооруженных сил. Потом идет еще дальше. Если у армии есть главнокомандующий (понимай — глава государства), то это, мол, еще ничего не значит, ибо за его кивером и эполетами стоит начальник генерального штаба. Он-то и является фактическим полководцем, ему, стало быть, и регулировать всю жизнь государства. Ни больше ни меньше!

Очень настораживающая концепция. Для некоторых армейских эпигонов мольткизма она прямо-таки находка, указание к действию. Им и в самом деле начинает казаться, что они полномудрые государственные мужи, незаслуженно оттертые на заднее крыльцо. Вот и начинают копошиться, сговариваться, воображая себя неузнанными родственниками талантов Юлия Цезаря и Наполеона Бонапарта. И забывают уроки истории о том, что никогда еще гегемония военных не приводила к истинному расцвету государств, даже если эти государства обогащались за счет грабительских войн (а при диктатуре военных завоевательские войны — непременное условие). Любая тирания, тем более тирания военных, ненавистна народам. В конце концов гнев народный свергает ее, пусть с помощью яда или кинжалов Брута и Кассия, но все же свергает.

Вчитываясь в труды таких, как Мольтке, зная нравы своих генералов, немецкий рейхстаг, наверное, поэтому держит их на почтительном удалении от кормила власти, военные в Германии даже избирательных прав лишены. Гражданская верхушка как бы говорит: «Армия — вне политики. Ее дело — стрелять, рубить, жечь. Ее дело — воевать и непременно побеждать!» Тут, безусловно, другая крайность: человек с ружьем превращается в слепую машину завоеваний и уничтожения.

Думая обо всем этом, Сталин опять возвратился к мысли о Мольтке, о штабах. И опять с прежней предвзятостью заключил, что из ста генштабистов не слепить и одного хорошего полководца. Факты? Случай с Павловым. Один полководец сротозейничал, растерялся — и ничем ему не в силах помочь сто штабных работников западного направления: фронт прорван, многие дивизии попали в окружение…

Мольтке переоценивал роль начальника генштаба, вообще всех военных, Сталин же, наоборот, недооценивал. «Когда под Царицыном назревала катастрофа, — усмехнулся он, вспомнив годы гражданкой войны, — то посылали туда невоенного Сталина. Посылали его и на другие фронты, когда они трещали…»

С годами Сталин поверил в то, что внушали льстецы. А если поверил, то и историю гражданской войны следовало перекраивать. Ну, а тех, кто воспринимал перекройку с юмором… Поправили их!..

К сожалению, одна голова хотя и складно думает, да частенько подслеповато рожает. Пройдут еще дни и дни, недели и недели, прежде чем Сталин в вопросах военного командования окончательно начнет мыслить новыми категориями, начнет опираться, широко доверять тому коллективному уму, который во всех армиях мира называют генеральным штабом…

Он снял телефонную трубку и набрал номер. Ничуть не удивился тому, что Тимошенко был на месте, как будто и глаз не смыкал в минувшие сутки.

— Здравствуйте, товарищ Сталин. — Голос у Тимошенко глухой, с хрипотцой, голос смертельно уставшего человека.

— Здравствуйте. Доложите обстановку…

Каких-то две или три секунды молчал на противоположном конце провода маршал, но Сталин, не привыкший к тому, чтобы нарком обороны мешкал, понял: за эти несколько часов на фронтах произошли тяжелые изменения. Такие, о которых не сразу решается докладывать даже этот мужественный человек.

— Сегодня на мурманском направлении немцы и финны атаковали наши позиции…

— Этого следовало ожидать, — сдержанно заметил Сталин и потянулся рукой к курительной трубке, пососал холодный мундштук — потухла. Положил рядом с папиросной коробкой. — Полагаю, у вас что-то еще есть?

— Вчера вечером войска Западного фронта отошли… от Минска.

Теперь молчал Сталин. Тимошенко слышал лишь какой-то шорох. Зная Сталина, он догадывался, что тот нашаривает папиросную коробку. Если Сталин терял внутреннее равновесие, то спешил закурить. Замечалось это даже тогда, когда он промахивался во время игры в городки.

Во что выльется гнев Сталина?!