Высшая мера

Тимошенко стоял навытяжку и ждал, готовый ко всему. После того, как ему сообщили о падении Минска, он считал, что в его положении худшего уже не может быть. Сидеть ныне в кресле наркома — быть козлом отпущения. Ни одного сколь-нибудь серьезного решения не примешь без утверждения Сталиным. Номинальный нарком. Зато спрос за неудачи — максимальный.

Они с Жуковым предвидели эту двойственность и уже в первый же день войны внесли на заседание Политбюро предложение назначить Сталина главнокомандующим Вооруженными Силами страны. Сталин лишь похмурился: «Ответственности боитесь?» И оставил все по-прежнему.

Боялся он, Тимошенко, не ответственности, побаивался многоступенчатости в руководстве армией, — случай, когда у одной наковальни десять кузнецов и все бьют на свой лад. Боялся того, что уже сейчас, не особенно считаясь с мнением Наркомата обороны, идет частая замена одних командиров другими, других — третьими. Плохо, когда полководцы часто меняются, еще хуже, конечно, когда плохие остаются на местах. Но всегда ли, всегда ли на смену приходили и приходят лучшие?! И — каскад блистательных имен: Блюхер, Тухачевский, Егоров, Якир… Оттого, что их место занял ты, содеянное не оправдывается…

Маршал притискивал трубку так, что ушная раковина побелела.

Сталин кончиками ногтей откинул крышку коробки, вынул длинную папиросу и, немного покатав ее в пальцах, сунул в рот… Прижав плечом телефонную трубку к уху, ширкнул по коробку спичкой, прикурил, далеко выпячивая губы. Жадно вдохнул тяжелый аромат дыма. Выдохнул вместе с раздражением:

— Что это вы, товарищ Тимошенко, изъясняетесь терминологией институтских барышень? Минск сдан врагу?

— Да, товарищ Сталин.

Опять молчание. И опять — раздраженно:

— Что с Павловым происходит? Чем занимаются его «няньки»?

Тимошенко понимал, о каких «няньках» спрашивал Сталин: в начальный же день войны на помощь командующему Западным фронтом генералу армии Дмитрию Павлову были «брошены» его, Тимошенко, заместители маршалы Шапошников и Кулик. Выехал туда Ворошилов… На Юго-Западный фронт Сталин отправил начальника генштаба Жукова, его заместителя Ватутина услал на Северо-Западный… Дескать, без них мы здесь как-нибудь обойдемся, пусть на местах наводят порядок. А порядка не получалось. Юго-Западный пружинил, прогибался, вот-вот лопнет. Западный на куски раскромсан танковыми клиньями врага. Павлов не знает толком, что делается в его войсках, спускает скоропалительные, нередко путаные приказы. А его «няньки»… Шапошников заболел, о чем прекрасно осведомлен Сталин, о Кулике же…

— О маршале Кулике, товарищ Сталин, никаких сведений не поступило пока. Вероятно, где-то в войсках находится… Со многими армиями и корпусами связь еще не налажена…

— Вояки!

Сталин бросил трубку на аппарат. «Ничего у них конкретного нет! Конкретна только сдача городов. — Он прошелся по кабинету, положил недокуренную папиросу в пепельницу, а двумя новыми, сломав их, набил трубку. — Где Кулик? Не хватало, чтобы немцы похвастались пленением заместителя наркома обороны!..»

Походил по кабинету, остановился перед книжным шкафом. Постоял, зачем-то пальцами провел туда и обратно по корешкам книг, словно по клавишам рояля. Помедлив, вытащил из стиснутого ряда старый, большого формата том. Макьявелли. Выдающийся мыслитель средневековья. Хотел было засунуть обратно, передумал, машинально полистал, машинально задерживался глазами на строчках. Иногда усмешливо, иногда одобрительно покачивал головой.

«Дисциплина важнее храбрости…»

«Советуйтесь со многими, вверяйтесь избранным…»

«Для избежания замешательства не должно, в продолжение боя, изменять беспрестанно назначения частей войска…»

«Презрительное обращение с неприятелем происходит часто от самонадеянности, возбуждаемой победой или обманчивой надеждой на победу…»

«Государи, когда дело идет о верности и единстве их подданных, не должны бояться прослыть жестокими…»

«Государь должен строго обдумывать свои слова и действия, не быть подозрительным без причины и следовать во всем правилам благоразумия, не забывая гуманности. Он должен одинаково заботиться, чтобы из излишней доверчивости не сделаться недальновидным и в то же время не стать несносным по своей подозрительности…»