Высшая мера

Он шел не сопротивляясь — к чему? Конвоиры слегка подталкивали его, кто прикладом, кто рукояткой нагайки. А один, невидимый, двигался сзади и все время старался наступать на пятки связанному по рукам пленнику. «У-ух, зараза!» — скрипел зубами Терентий Петрович, но упрямо не оборачивался, терпел. Это был огромный рябой детина — обладатель тяжелых, кованых сапог. Удалось его разглядеть, когда, оставив наконец свое занятие, он, скучая, зашагал рядом.

Небо стало серым, просветлело. Лишь над самой головой черное облако напоминало застывший снарядный взрыв, чуть пригнутый несильным ветром.

В станицах и селах, из которых выбивали деникинцев, немедля создавались органы Советской власти, ревкомы, милиция. Но часто не понять было: кто же действительно хозяин там? Население, запуганное бандами или недобитыми белогвардейцами — по сути, теми же волчьими стаями, не могло в открытую выказывать свои симпатии, поддержку Советам. Ну, а здесь, решил Мартынов, если и есть что-то вроде милиции или отряда самообороны, то наверняка же крепко связано вот с этим. Он поглядел на своих конвоиров. «Ишь ты, даже погоны не посрывали! Сейчас они, конечно, поведут в какую-нибудь хату и начнут снимать допрос».

Однако он ошибся. Повели к высокому берегу, а оттуда — вниз, на тропинку, ведущую к дальней роще.

Так и есть: настоящее логово там. Деникинские недобитки устроились довольно прочно. Пахло горячим хлебом (и где его тут пекут?!) и дегтем.

Вспомнилась Терентию юность. Еще до ухода на флот гулял он в родном городе с девушкой Глашей. Да-а, давненько это было. Собирался жениться. Так и вышло б, кабы не предстоящая царева служба. Имелась и другая причина. Родители Глаши, особенно отец, стремились выдать ее за богатого купеческого сынка и строго-настрого запретили всякие встречи со слесарем Терентием. Идут они, бывало, по нешироким улицам городка. Чуть появится вдали знакомое лицо — и сразу же Глаша отстраняется: и я — не я, и хата не моя. «Чего же ты пугаешься? — усмехался Терентий. — Увидят нас, ну и что? Живем по соседству, просто знакомые». Глаша сокрушенно качала головой: «В том-то и дело. Если б никакой любви у нас не было, шла бы я спокойнехонько, пусть хоть весь город глядит. А так…»

Почему же все-таки пришло это на память? Мартынов тут же понял. Вся разгадка в словах «если бы…». Ведь правда, сколько раз такое случается с людьми! Что-то приходится скрывать — и уже появляется скованность, боязнь, исчезает естественность. «Итак, никаких сомнений. Я школьный учитель. Работаю… какая нынче работа, когда позакрывали школы? Иду в Туапсе, к родному брату. Вот и все».

Остановились они возле бревенчатого домика, по которому, если присмотреться, текли желтые и черные струйки смолы. Рябой казак, стоя в дверях, кому-то докладывал:

— Все в аккурат, вашродие!

Терентий Петрович разглядывал развязанные руки, кровавые следы от ремней. Потом насмешливо огляделся: следы костров, шалаши, всюду вооруженные люди.

— Устроились… герои! — сгоряча произнес Мартынов.

— Хто герои? — сразу же вскинулся петушистый, лихой кубанец.

— Хто?.. Вы, конечно!

У казачка побелели глаза от злости:

— Ты оци балачки киньчай поскорише. А то як покладу твий язык на колоду, та й шаблюкою по нёму!

А рябой подошел и, не говоря ни слова, кулаком ткнул в лицо Мартынова. Тот устоял на ногах, вытер кровь тыльной стороной ладони. Подумал как о постороннем: «Что-то не торопятся они вводить меня к начальству».

…Все-таки что такое опытный разведчик! В ту же минуту, продолжая вытирать кровь и самолюбиво, чтобы не заметили казаки, трогая челюсть — цела ли? — Мартынов вдруг понял и немедленно отметил это в сознании: у беляков есть тут и артиллерия. Нет, он не видел огневых позиций, ни одной пушки или гаубицы, даже снарядного ящика. Просто рядом, за кустами, один пожаловался другому:

— Стеценко, хрыч собачий, чуть унос не погубил. Через мосток на водопой вздумал гнать. Там усе и свалилися.

Вот и весь разговор, случайный, мимолетный. Кто-кто, а Мартынов знал, что уносом называется передняя пара в орудийной упряжке. Отсюда вывод: сколько, гадать не станем, несколько батарей или одна пушчонка, но — есть. И это огорчило его больше, чем неясность и заботы о собственной судьбе. Артиллерия — значит, не так легко будет выковыривать эту шваль отсюда.

Наконец из избы вышел офицер и подал рукой знак.

Мартынова толкнули к дверям.

Допрашивал его стройный, молодой еще полковник, кавказец, видимо, армянин. Он несколько раз перечитал удостоверение учителя (своевременно заготовленное в разведотделе товарищем Пучковым), повертел отнятый при обыске ножик. Нож как нож, даже не охотничий. Скорее, перочинный.

Маслянисто блеснув темными глазами, полковник вежливо проговорил:

— Таким инструментом можно и человека убить. Как вы считаете, а?

Говорил он чисто, выделяя каждое слово, подчеркивая все буквы. Лишь в первых двух словах «та-аким инструментом» чуть-чуть проскользнул нерусский акцент.

Мартынов пожал плечами и сухо сказал:

— Убить?.. Не знаю, не пробовал.