Выставка

Я заглянул в свою квартиру, чтобы слегка подровнять волосы машинкой. Не раздумывая, выбрал самый короткий уровень. Прежде чем, наконец, отправиться к соседу Владице, проверил, не осталось ли на площадке второго этажа каких-нибудь утренних следов. Ведь сегодня утром, часа в четыре, сосед Владица стучался в мою дверь.

Мы привлечем ваше внимание к этому событию (начавшемуся со стука в дверь) чуть позже, так что не волнуйтесь.

Мое внимание после того, как я убедился в отсутствии следов, привлекли целых две вещи: наследие деда Октавиана в виде валяющейся белой резинки для волос, на которую я наступил, и голос соседа Раджи, раздавшийся внизу, на первом этаже. Я поднял резинку, свернул ее в импровизированный монокль и посмотрел за перила лестницы.

Следователя и ее помощницу, напичканных мандаринами, порыв ветра загнал с мостика (между делом они сходили в следственный комитет, после чего вернулись на мостик) в парадную. Вслед за ними там объявился Раджа, опустил свой универсальный сундучок и экспекторально закашлялся, скрестив руки на своем новом охотничьем жилете. Перебирая кончиками пальцев миндаль, набитый в газыри, Раджа доложил им обоим, что теперь обо всем этом деле, после еще одного неприятного события, погрузившись в философскую проблему, руководствуясь эвристическими началами, у него составилось определенное мнение о том, что неприятные события, вне всякого сомнения, являются всего лишь следствием попыток нашего домика остановить свое, так сказать, Раджа поперхнулся кусочком миндаля и откашливался примерно полминуты, движение к термодинамическому равновесию, какового состояния – признайтесь, господин следователь! – все мы, кровоточащие и некровоточащие, стараемся избежать, или же любой ценой отложить на более поздний срок, Раджа протянул ладони вперед, как бы вручая судьбу своих скромных размышлений в более соответствующие руки. Уперся – не сдается (домик).

О чем это ты? обратился следователь скорее к своей помощнице, скорее к ее прическе, а не к Радже. Уперся – не сдается, повторила помощница слова Раджи, хотя это было последнее, чего она бы желала, совсем как однажды, давно – во время коллективного пикника на задунайских отрогах, перед тем, как разжечь мангал для шашлыков, она уединилась с этим вот следователем, чтобы подняться по козьей тропе на плоскогорье – последнее, чего она бы желала, было так сжать ноги, чтобы коллега потерял всякую охоту, и чтобы она к этому никогда не возвращалась.

Я сунул резинку в карман и поднялся на третий этаж.

Там я застал гостеприимно распахнутые двери в квартиру нашего вдовца Владицы Перца.

Внутри хозяин в каком-то обрядном, макабрически замедленном темпе, воздев руки к потолку, ходил вокруг обеденного стола. В одной ладони двумя когтями он придерживал печенюшку в форме устрицы, в другой – в форме наутилуса. Тебя будто сам бог послал, вздрогнул он, как только увидел в дверном проеме того, которого ожидал (как будто я тебя не сам позвал), облитого электрическим светом. (Точно такая же дрожь пронизывала и мальчика с фломастером, ожидающего первого посетителя его выставки бабочек, кузнечиков и пауков, нарисованных на чистых стенах кухни). Брачное ложе было идеально заправлено белым покрывалом, которое под воздействием сквозняка чуть-чуть встрепенулось на яме, продавленной Евицыным телом.

Как ты себя чувствуешь, сосед? такой вопрос, заданный посланным богом в кризисный момент, был бы вполне уместным, вопреки дистанции, которую посланный богом выдерживал между собой и хозяином. (И нет того, кто бы не стал выдерживать такую дистанцию, если бы ему, как и посланному богом, всего за четырнадцать часов до этого Владица кулаком постучал в двери, подвергнув в неурочный час испытанию идею, в соответствии с которой брутальность может породить симпатию, и нарушил бы его глубокий сон).