Выставка

Не могу надолго оставить ее в одиночестве, вздрогнул сосед Владица, словно опасаясь не застать жену там, где оставил ее. А пробку починю, как только рассветет, и исчез во мраке, оставив меня с ключом от моей кладовки в подвале как с бессмысленно перегоревшей лампой.

Спрашиваешь, сосед, как я себя чувствую? Как всякий внезапно умерший, сосед Владица часто моргал, опустив очки на кончик носа и что-то оценивая. Мою новую прическу? Уровень солидарности, который лучше всего демонстрирует прическа? Разделяющее нас расстояние? Первым должен был уйти я, а не она, мы с ней эту очередность установили еще в первый день нашей совместной жизни, раскачивался он, стоя на месте, раскачивался, раскачивался, пока не спровоцировал меня, поскольку деваться было некуда, прийти к нему на помощь, и он рухнул в мои объятия, раскрошив мне за шиворот устрицу и наутилус. Все теперь для меня кончилось, по виду, с которым сосед Владица раскорячился, когда я помог ему усесться на ближайший стул, по тому, как он, разувшись, подставил проветрить свои усталые ходули под тянущий по полу ветерок, страдая от душевной боли, которая ничуть не мешала ему живо шевелить пальцами на ногах, любой бы решил, что, по сути, все для него только начинается, и что это просто яркий портрет заводилы хоровода на отдыхе. Поднял с пола сандалию, последний ее подарок, и принялся прочищать ногтем дырочки на подъеме, то и дело поглядывая на то место, где слегка колебалось покрывало, натянутое над вмятиной в Евицыной половине брачного ложа. Мне же не оставалось ничего иного, как опять, словно одиннадцать с половиной лет тому назад, разглядывать плакат с балериной, или же подменить заводилу хоровода в раскладывании фигурного печенья. Сменив его, я отыскал среди устриц и наутилусов несколько морских коньков и звезд, попался и Пиноккио с отломанным носом, который никак не вписывался в общую картину, так что мне пришлось его украдкой съесть.

Мы должны сплотить ряды, учил меня какой-то неведомой хореографии заводила хоровода, колотя сандалией по колену. Я спиной чувствовал его взгляд.

Говорят, где-то имеется хореографическая нотация танца, в котором танцоры не только не движутся, но сбиваются в кучу так, что никто из них даже бзднуть не в состоянии. Мы должны сплотить ряды, в противном случае разлетимся в разные стороны, Владица, который мог вынести все что угодно, вы еще услышите об этом, такого уже не выдержал бы.

Распределяя печенюшки в соответствии с их формой по картонным тарелочкам, я еще раз глянул на босые соседские стопы, на его шевелящиеся волосатые пальчики, на сандалию в руках, на разбитую дверь кладовки размером примерно 200 на 60. Кто-то другой на моем месте, если бы он знал то, что я узнаю в связи с этой дверью, спросил бы моего соседа, просто в шутку, сообщил ли он о печальном событии дочери?

Ровно в девятнадцать ноль-ноль перед открытыми дверями дома Перцев объявилась их ближайшая соседка, г-жа Добрила. Владица обул сандалии. Потом пришел Боби, но прежде чем войти, поискал на площадке местечко, где можно затушить сигарету. Подошел Раджа, и Боби любезно пропустил вперед нашего известного художника. А ваша дочка? вымолвила г-жа Добрила. Она сейчас с матерью, упивался Владица ароматом примулы, веявшим с шеи Добрилы. Ей воду в коленках заморозили, Раджа мизинцем отобрал на картонной тарелке наутилуса. Угощайтесь, предлагал Владица собравшимся, оторвавшись, наконец, от женщины, украсившей печальное собрание, но никто, кроме Раджи, к печеньям не притронулся.

Наутро сосед Боби в три тура на своей переделанной под двухместную «диане» отвез на похороны соседки Евицы сначала меня, потом скорбящего, и в конце – г-жу Добрилу. Как он ни предлагал отвезти и соседа Раджу, тот вполне довольствовался такси, никак не мог ему Раджа простить (окончательно) тот желвак.