Выставка

Лицо зарылось в волглый, хладный дунайский песок. Я вдыхал запахи рыбы и гари, и вслушивался в глухой шум волн, угнетенных тучами. Команда спасателей окружила меня с суши и с воды, лодочник спросил: Откуда он такой синий? Санитар ответил: Только не из Дуная. Я едва не сказал обоим, откуда. А они сделали вид, что не слышат меня. Схватили за ноги и подмышки, подняли с песка, погрузили в лодку и перевезли на другой берег.

И на половину часа воцарилось молчание. Босой отрок стоял в хладном, волглом дунайском песке. Вдыхал запахи рыбы и гари, и вслушивался в глухой шум волн, угнетенных тучами. Взирал на реку, не выпуская из рук палку, коей сей момент начертал на песке. На реке появился сверкающий в ночи внеземной смарагдовый подводный челн, направившийся к берегу из глубины вод. Вот он и пристал. И открылся покров челна, и явилась дщерь человеческая, и ступила на облако. На ногах у нее были плоские злаченые подошвы со злачеными гайтанами, косо оплетающими ее нагие ноги аж до колена. Шлеп-шлеп-шлеп. Сбоку, за поясом с большим сверкающим аграфом с язычком в форме змеи, висит хрустальный клинок. (Чтобы оценить галантерею, позументы и сочетание воротничка с высоко вздернутым подбородком, отмеченным едва заметной ямкой, не было необходимости привлекать ни въедливых судей, ни ученых грамматиков). И не было на явившейся дщери человеческой ни одной лишней детали, ничего не выделялось в ее одеянии. А если бы случилось, что перышки, выросшие из светлой полоски на лбу вроде рожек и предваряемые голым носиком, если бы, скажем, случилось, что они устремятся вперед, то жилетка с серебряным шитьем, поддержанная воздушными прослойками из шелковых слоев двойных сорочек и парадных поясов, моментально бы настигла перышки и носик, и даже обогнала бы их. Неразумно чувственному, который поверил бы, что нагие ноги дщери человеческой обвивает шнуром смертная часть ее души, обещающая заслуживающее внимания наслаждение, оставалось бы только понять, в чем причина такого противоречия, и после этого поостеречься, потому что запросто могла сверкнуть, опередив клинок с пояса дщери человеческой, игла в форме змеи и смертельно ранить его.

Внезапно сосед Владица отрывается от моей руки, наступает на ногу и падает в мои объятия. Хны-хны-хны. Уши навострились так, чтобы даже неопытный слухач мог по звукам определить форму и содержание (если для кого-то любовный зов летучей мыши дело совершенно привычное, то для другого он превращается в поступь ужасного войска с воздетыми обоюдоострыми мечами из вечного льда, атакующего вечный запретный золотой город). Шлеп-шлеп-шлеп, шлеп-шлеп-шлеп. Так не шлепает обувь, купленная по каталогу, хныкает сосед Владица, не показывая ни малейшего желания предпринять хоть что-то в связи с хныканьем, доносящимся с парковки, продолжая висеть на мне, а когда хенд мейд сигнализация затихает, испустив сама по себе последний хнык, он судорожно выставляет одно плечо, отчего делается еще тяжелее, и высасывает из меня дикую силу.