Выцветание красного. Бывший враг времен холодной войны в русском и американском кино 1990-2005 годов

В конечном итоге этот самый дорогой российский фильм разделяет идеологическую простоту (точнее, простодушность) гораздо более скромной в финансовом отношении «Американской дочери» Шахназарова. В обоих случаях главные герои бросают вызов правдоподобию, а примитивность контраста между предполагаемыми российскими и американскими нравами и моралью возрождает стереотипы холодной войны. К 1998 году это могло показаться смешным, но, возможно, не для привилегированного и пропитанного ностальгией сына того самого С. В. Михалкова, который помимо множества детских стихов написал также текст государственного гимна СССР. В одном из типично нелогичных высказываний Н. С. Михалкова во время трехсторонней дискуссии «О свободе, о критике и глобальной геополитике» с кинокритиком Л. М. Караханом и актером и режиссером А. С. Смирновым в 1999 году режиссер выразил удовлетворение тем, что его фильм обладает эффектом витамина [szc] для многих российских зрителей. Поразительно, но, несмотря на идеологическую направленность фильма, он выразил горячую надежду, что американцы тоже найдут витамин «Цирюльника» полезным, «при всем их сегодняшнем благополучии и прагматичном стремлении господствовать». Вслед за этим он продолжил свою мысль воспоминанием, похоже, намереваясь доказать свою «точку зрения» и проиллюстрировать вклад американцев в «искусство покровительственной подножки»:

Я помню, как-то в маленьком ресторане в Париже, где сидели французы, итальянцы и никто никому не мешал, вдруг появилась компания американцев – человека четыре. Они громко хохотали, веселились, хватали друг друга за руки. При этом никому не хамили, так как никого вокруг просто не замечали. А французы и итальянцы сидели унылые, тихо поели и скоро ушли. Остались только мы, русские, которые пытались что-то противопоставить американцам – на уровне эмоций. В общем-то не получилось. Они были сильнее [Михалков, Смирнов 1999: 17].

Затем Михалков продолжил предсказывать разрушение американской «империи» изнутри, частично основываясь на озабоченности интернета онанистическими играми Билла Клинтона с Моникой Левински и его публичным обращением к нации с просьбой о прощении за то, что, как неэлегантно выразился Михалков, он «кого-то трахнул» [Михалков, Смирнов 1999: 17]. Независимо от всей своей иррациональности и непонимания «американского пути», этот рассказ подтверждает то, что ранило Михалкова тогда в парижском ресторане и до сих пор продолжает унижать его как предающегося ностальгии российского монархиста, – а именно самоуверенное безразличие американцев к мнению других, и особенно европейцев, даже в тот момент, когда россияне изо всех сил пытаются возродить объединяющую их национальную постсоветскую идентичность и поэтому проявляют чуткость к своему имиджу за рубежом. Зависть и обида играют решающую роль в этой очень личной конфронтации с бывшим врагом времен холодной войны, хотя вряд ли нужно быть Михалковым или русским, чтобы обнаружить уродство политического высокомерия Америки, недостатки ее президентов или неоднозначную природу капиталистических благ.

Действительно, в страдающей России конца 1990-х годов Михалков был не одинок в своем открытом осуждении того, что россияне считали злом западного капитализма, поскольку из всех разрекламированных в те годы фильмов по крайней мере два демонизировали «новых русских» как доморощенных практиков построенного на деньгах образа жизни, что весьма прозрачно намекало на «американизм» (см. главу четвертую). И выпущенный за год до михалковского «Цирюльника» «Самолет президента», создавая образ американского президента, равного Супермену, фактически породил ту страстную, хотя и несправедливую эпику Михалкова с ее примитивными образами бывшего врага времен холодной войны. Именно этот подход и вызвал появление михалковского «Цирюльника», перещеголявшего своих американских коллег если не кинематографическими качествами или убедительностью, то резкостью высказываний.

Глава 4 «Долгое прощание»: Зима тревоги нашей (2000–2005)