Выжига, или Золотое руно судьбы

Однако пахан все еще колебался и полез в кучу нижнего белья только после того, как Мазур клятвенно пообещал никому ничего не говорить. Мазур тем временем раскочегарил печки и стал набрасывать на прожарку зэковскую одежду. Вот только прожаривал ее он странно, время от времени поливая ее водой. В результате такой прожарки в дезкамере поднялась настолько сокрушительная вонь, что защипало глаза.

В дверь загрохотали.

– Не открывай, – зашипел Лёлек, – не открывай!

Но Мазур лишь головой покачал. Это был не выход, суки все равно бы выломали дверь и тогда уже грохнули бы их обоих.

Не спрашивая, кто стучит, он подошел к двери и приоткрыл ее. Фонарь, висевший на столбе, осветил в темноте пять самых разбойных и отвратительных рож. Из вошебойки, однако, пахнуло на них таким смрадом, что даже суки отшатнулись.

Мазур успел заметить, что один из незваных гостей – его знакомый вор, тот самый алямс-трафуля, который три дня назад заходил в дезкамеру и велел ему прийти к Лёлеку. Что это значит? Алямс успел переметнуться к сукам? А где остальные воры? Уже убиты или все-таки удалось им спрятаться в БУРе?

– Чего надо? – недружелюбно спросил Мазур. Он понимал, как он рискует: если суки найдут у него пахана, убьют обоих. Однако назад пути уже не было.

– Лёлек у тебя? – спросил алямс.

– Откуда ему тут быть? – очень натурально удивился Мазур.

– Свистишь, гнида! – злобно сказал незнакомый худой блатняк, стоявший за спиной алямса.

– Ну, зайди, проверь. – Мазур открыл дверь пошире, отошел в сторону.

Суки сунулись было внутрь, но снова отступили.

– Чего у тебя тут так смердит? – с неудовольствием осведомился еще один блатарь, с тяжелым, словно каменным подбородком.

– Одежду прожариваю, – коротко отвечал зэк. – Ну, что, будете смотреть?

Суки морщились, никому не хотелось идти в вонючий ад, который устроил Мазур в вошебойке.

– Иди проверь, – велел алямсу худой.

Тот кивнул, вошел внутрь, огляделся. От едкой вони и дыма резало глаза, разглядеть что-то было трудно.

– Да вроде тихо! – заявил он не совсем уверенно.

– Под сбруей посмотри! – крикнули ему с улицы.

Алямс-трафуля пошел сбрасывать бушлаты и штаны с лавок. В конце концов он добрался и до лавки с нижним бельем. Мазур, который наблюдал за происходящим с совершенно каменным лицом, затаил дыхание.

– Все, – крикнул алямс-трафуля, – пусто.

– А исподнее? – крикнул худой, заглядывая внутрь.

– Да не полезет он туда, это же зашквар, – отвечал алямс.

– Проверь-проверь, – не отставал худой.

– Сам проверь, – огрызнулся алямс. – Мне зашкварно.

– А ты пикой его пощупай. – И худой бросил ему что-то вроде длинного обоюдоострого кинжала или пики сантиметров тридцать длиной. – Потыкай, сразу увидишь.

Алямс поймал пику, подошел к скамейке с бельем. Мазур похолодел. Все, готово дело. Не выдержит Лёлек ударов пикой, подаст голос. А если даже и выдержит, алямс сразу почувствует человеческое тело.

Урка перехватил пику поудобнее и вонзил ее в кучу исподнего. Один раз, второй, третий, четвертый – ничего!

– Пусто, – крикнул он на улицу.

– Ладно, отваливаем, – после небольшой паузы велели ему суки из-за двери, и алямс-трафуля двинул на выход. Закрывая за собой дверь, он вдруг повернулся к Мазуру и явственно подмигнул ему:

– Бывай, Циркуль, еще увидимся!

Мазур только рот открыл – бывают же чудеса на свете! Алямс истыкал всю скамейку – но не попал в Лёлека.

– Ну, что встал – дверь-то запри! – из-под белья зашипел пахан.

Мазур запер дверь и помог пахану выбраться.

– Как этот ваш алямс исхитрился ни разу в тебя не попасть, – удивлялся он.

Лёлек только засмеялся. Дрель – надежный кент, еще и не такие чудеса вытворять может.

– Огонь загаси, устроил тут настоящую душегубку, – пробурчал Лёлек, щурясь. – Дохнуть невозможно.

Мазур потушил огонь, стоял, смотрел на Лёлека.

– И что теперь? – спросил он. – До конца срока будешь у меня в дезкамере прятаться?

Лёлек только ухмыльнулся в ответ.

– Послезавтра воровской этап прибудет – пятьдесят человек братвы. Мы этих сук ровным слоем по всей зоне размажем.

Глава девятая. Скользкий, как налим

Август 1956 года. Иркутск

Пассажирский поезд Владивосток – Москва медленно, как пароход к причалу, подходил к вокзалу Иркутска.

Проводники выходили из вагонов, откидывали подножки-лесенки, по которым путешествующая публика с шумом и гомоном спускалась на станционный перрон. Когда почти все желающие покинули поезд, из седьмого вагона выглянул запоздавший с выходом гражданин. Лицо его, когда-то, видимо, симпатичное и даже приятное, сейчас ничего не выражало. Оно было неприметным, каким-то почти стертым, только кожа была красноватой, обожженной, как если бы он много лет имел дело с открытым огнем.

Возраст неизвестного определить было трудно, ему вполне могло быть и сорок, и шестьдесят. Волосы у него были то ли серыми, то ли просто седыми, лоб изрезан продольными морщинами, что придавало лицу несколько озабоченное выражение, глаза, когда-то голубые, а ныне выцветшие, словно ситец, смотрели спокойно. За спиной у него висел солдатский вещмешок.