Выживший в племени каннибалов

Визит к шаману оставил неприятный осадок. Я ушел от него, шатаясь, нетвердым шагом, и предпочел любоваться уникальной природой из-под куста отелло, с хищным взглядом склонившегося над стеблями дездемоны. Я едва мог оторвать взор от попугаев, поедавших спелые плоды василисы. Сезон дождей в этом году запоздал, говорят туземцы. Но вот уже несколько дней дует ласковый нежный ветерок, приносящий пряный запах кустов вероники вперемежку с анатолием. В чужой ботанике я абсолютный профан, поэтому растениям даю названия собственными именами. Цветы их глафира и нинель огромные, воздушные, темно-коричневые и чужие, но, взывая к памяти, почему-то напоминают мне родину в полночь при луне и волосы моей незабвенной жены Раи.

Меня посетило разочарование. О, как бы я мог посвятить себя служению науке! О, как бы я предавался научным исследованиям! О, как бы я подробно и аккуратно заносил в журнал все свои наблюдения, отыскивал и изучал редких, неизвестных ещё представителей флоры и фауны! О, как бы я завел себе тихую лабораторию, превратился бы в скромного кабинетного ученого и производил в микроскоп свои исследования с большой любовью и преданностью делу, и тысячи натуралистов и ученых по всему миру завидовали бы мне.

И снова меня посетило разочарование. Обещали микроскопы и оборудования двести килограмм. Где они? Я издал вопль отчаяния.

В общем, не отступаю, планов громадьё – поднять на щит науку. Для начала завести журнал, чтобы в него заносились обычным ежедневным порядком и будничная работа, и впечатления, и происшествия, в общем, каждый нерядовой случай, в том числе тогда, когда б открывалась новая страница познания, осуществлённая мною. На основании записей далее делать отчёты, писать диссертации и отправлять их в Академию наук. Но, главное, фиксировать события, ведь они могут оказаться эпохальными. Россия должна знать своих героев…

Ход моих мыслей сбился. Записи выводить, не имея бумаги, на чём-то с грехом пополам ещё можно, предположим, на картонках от коробок. А микроскоп где взять? Он является неотъемлемой частью научно-исследовательских работ. Это остановка научной деятельности и неполучение научных результатов”. Как же без микроскопа? Кому мне посвятить свои исследования? Как проявить талант исследователя в способности видеть и формулировать новые проблемы и достижения? Наука многого не знает, все познать наука не в состоянии в силу бесконечности свойств окружающего мира, и я хочу внести свой вклад в неё и предложить новые пути её развития. На острове много новых фактов, которые явно не укладываются в рамки прежних теоретических представлений. Если не описать их сегодня, сейчас, здание науки разрушится!

У меня опустились руки.

А пока все наблюдения приходилось держать в голове. Голова была моим рабочим столом, на котором мысленно громоздились микроскопы, термометры и барометры, а в центре красовался в коленкоровой обложке журнал с авторучкой.

Но было не до приборов в условиях чужого дома и примитивно отвратительных нравов на острове. Как говорится: когда пушки стреляют, музы молчат.

Я часто выходил на берег моря, жадно вдыхал запах бархатно-звездной ночи, мой взор обращался в небо на молочной спелости серп луны и дальше я возносился мыслями в северное полушарие. “Что меня ждет в будущем? Может ли чужбина доставлять радость, даже если психологически настроить себя должным образом в оптимистичной перспективе? Возможно ли возвращение на родину?” Эти вопросы волновали меня всегда и больше были обращены к жене Рае: как жить дальше, как жить так, чтобы не отсечь прекрасное прошлое и не думать ни о чём, кроме волнительного мига будущей встречи? Ужасное состояние, о котором нельзя ни с кем поговорить, ни с кем поделиться, даже со всё понимающим, преисполненным сострадания Хуаном, у которого родина тоже была не здесь на острове Кали-Кали. И в этом мы были неразделимы, понимая, безнадежность можно только усилить и усугубить, если предаваться безутешному горю. Или безнадежность скрасить, что я посчитал приемлемым.

Еще нельзя останавливаться на полпути, что свело бы на “нет” достигнутые успехи. Закрепить их – вот очередная задача.

И я всё делал для этого.

Встречный обмен идет живо и бесперебойно по курсу: двадцать кокосов – один воздушный шар плюс набор из иголок, ниток и пуговиц. Соотношение здесь приемлемое, диктуемое внутренними законами рынка, с обоюдного согласия сторон, хотя на родине за двадцать воздушных шаров мне не дали бы ни одного кокоса². Наборы шли по десять кокосов. В общем, гуманитарка пользовалась спросом не так себе, а хорошо.

В течение следующих месяцев я продолжал быть объектом всеобщего поклонения. Мне нравилось быть в роли сына моря, хотя туземцы этого не до конца понимали. Для них не существовало большего корабля, который придет за мной, чем их пирога. Они не воспринимали понятий, что есть географические точки на земле, где живут в мегаполисах скученными массами сразу по несколько миллионов человек – больше чем их племя.