Выживший в племени каннибалов

Очнулся я на этот раз от поглаживания иссиня-чёрных рук по телу и почувствовал, как жидкость вливается в меня. Она была густая, приторно-сладкая и пахла цветами. Это был холодный млечный сок кокосового ореха. Открыв глаза, я увидел над собой лица склонившихся папуасов. Они визгливо переговаривались и с огромным интересом ощупывали мое лицо, плечи, руки, а когда я попробовал пошевелиться, заулыбались. Выражение лица первого близстоящего незнакомца после улыбки показалось мне довольно симпатичным, а два других лица рядом с ним, оказавшиеся на удивление миловидными, женскими, тем более. Одно взрослое, другое девочки. На шее у каждой висело по ожерелью, состоящих из продолговатых ракушек, спускавшихся на голые груди. Из других украшений на всех троих были кольца, браслеты и мохнатые с бахромой жгуты на руках и ногах. Тела негритянской крупной формы и индейские длинные волосы – вот что было броское и нелогичное в них. Но ещё примечательнее – тонкие, можно сказать, европейские лица, и губы не очень пухлые – не совсем негроидные. Самый большой дикарь был высокого роста, темно-шоколадного цвета, с матово-чёрными, долгими до плеч волосами, широким, но не сплюснутым носом, глазами, выглядывающими из-под нависших надбровных дуг, с большим ртом. Туземец явно был хорошо сложен и отличался достаточно развитой мускулатурой.

Яркая мысль пронзила меня – кого-то туземец напоминает. Не могу вспомнить, но хоть убей – знакомая личность! И туземка – тоже!

Вспомнил своих соседей!

– Ты похож на Семена Михайлича! – были мои первые слова.

Туземец широко улыбался и в подтверждение с удовольствием кивал головой.

– А ты на Анастасию Вотоцкую, – обратил глаза я на женщину.

Она не менее отчаянно кивала головой.

“Им что ни скажи, – подумал я, – всё будет правильно. – И отметил: – Главное, что они доброжелательны и участливы по отношению ко мне”.

Они отпаивали меня соком кокосовых орехов, пока я окончательно не встал на ноги. Этих чёрных миловидных человечков я назвал Хуан, Хуана и Хуанита. Имена им понравились и прилипли гармонично, так что они забыли свои прежние.

Первое, что я сделал после болезни, это в знак признательности надул воздушный шарик, перетянул ниткой и протянул Хуану.

– На. Нравится? Я тебе дарю.

Он, словно обжегшись, выронил его на землю. Не сводя глаз, он глядел на него, на его глянец, и всё не мог наглядеться досыта, и притронуться к нему хотя бы пальцем тоже боялся, словно это был предмет настолько священный, что простому смертному не подобало бы брать в руки, не осквернив его или себя. Ну, в точности, реакция как у большинства моих не приобщившихся к культуре развлечения соотечественников (в частности, с тёщей моего друга на его глазах приключилась точно такая же анекдотичная история, когда он разыграл ее в День смеха Первого апреля. Она, к несчастью, от подарка в виде летающего поросенка упала тогда в обморок.). И только Хуанита, со свойственной ей детской непосредственностью, схватила его и убежала в лес.

С пуговицами и иголками всё было понятнее. Мои спутники, попробовав иголки на язык, наколовшись до боли, проигнорировали их. Пуговицы тоже не вызвали ажиотажа, поскольку ракушки были предпочтительнее.

Наше дальнейшее общение было весьма интересным, живым и плодотворным. Несколько месяцев я спокойно наслаждался обществом этих туземцев. Приютивший меня остров они называли Кали-Кали. Хуан, Хуана и Хуанита устраивали тематические сценки, где разыгрывали передо мной уроки папуасского языка, чему я им был бесконечно благодарен. Узнавал всё больше о их жизни, что они принадлежат племени масоку. А я им всё пытался втолковать, каким образом попал на остров, про жестокий прилив с отливом, о том, какой разгильдяй оказался капитан корабля, оставивший меня одного без нужных вещей, при этом неистово бил себя в грудь. Видимо оттого, что я часто и эмоционально повторял слово “капитан”, они назвали меня Капитана. Что мне не совсем нравилось, и я хотел искоренить это слово и заменить на “Путешественник”, но вытравить “Капитана” так и не сумел, видимо “Путешественник” было длинное слово и сложным по произношению. Так и пошло имя гулять по острову. Но когда требовалось особое уважение ко мне, мои туземцы в редких случаях сами переходили на ломаный “Путешественник”.

Иногда они проявляли излишнее любопытство и спрашивали, поднимая вверх воздушный шарик:

– Что это такое?

Первое время я умудрялся обходить острые углы, применял нейтральные жесты и при этом просто натягивал его на палец. Ничего подобного у них в жизни не было, и демонстрация производила впечатление.

Но вопрос повторялся, и я в который раз отвечал бодро:

– Это клево! Это супер-пупер! Это круто! – при этом горделиво поджимал губы и резко вздымал голову.

До их ума что-то доходило, но тяжело и долго, а возможная полезность, неясная направленность, непонятная премудрость и предметность изделия их увлекала.

– Что это такое? – снова и снова возобновляли они вопрос. Когда уходить от него стало невозможно, я перестраивался и уже говорил, будь что будет, следующее:

– Это незаменимая в жизни вещь.