Вызволение сути

Наиболее запомнившаяся встреча с С. произошла у неё на квартире, ибо в тот день её родители отсутствовали, и мы провели вместе часов пять. Я твёрдо запомнил, что кончил в неё семь раз. А запомнил я это потому, что из-за перевозбуждения я извергался в неё весьма быстро, причём даже на седьмой раз. В моей памяти не осталось сексуальных изъявлений С., кроме её безоговорочной доступности. Языком я тоже работал, но не помню, чтоб это произвело на С. грандиозный эффект. Мыслями она была с Виктором Ширали и рассказывала о ресторанных, снежных и прочих с ним приключениях. У неё были страстные порывистые движения по собиранию своих длинных волос на затылке в кулачок, а потом отпускания их на волю.

Наши отношения закончились, когда я почувствовал жжение при мочеиспускании и поделился этой информацией с С., назначив встречу напротив Дома Книги на Невском. В тот день нам было негде уединиться, да и не особо хотелось при сложившейся ситуации, так что я повёз С. на папиных Жигулях, которые были в тот день в моём распоряжении, не куда-нибудь, а в Шалаш Ленина в Разливе. Я выбрал этот маршрут не по политическим соображениям, а по ландшафтным: недалеко, за городом и там можно было укромно запарковаться среди деревьев. Однако сообщение о половой инфекции заморозило наши отношения. Это была не гонорея, а какая-та безобидная, но всё-таки требующая уничтожения букашка. Можно без труда предположить, что она перебралась ко мне от Ширали посредством С. Так я впервые опосредованно познакомился с Виктором Ширали.

Второе опосредованное знакомство с Ширали произошло с помощью другой девушки, имя которой я начисто забыл. Она училась в институте Культуры имени жены Ленина и приходила ко мне в течение дня, быстро раздевалась, ложилась на мой спальный диван, широко разводила колени, и я лизал ей клитор до её громокипящего оргазма. Чуть он начинался, мой язык ей становился нетерпим, и я сразу же вставлял в девушку хуй и устремлялся к своему оргазму на гребнях её остаточных спазм. Отдышавшись, девушка одевалась и уходила. Я предлагал проводить её до метро, но она категорически отказывалась, не желая, по-видимому, появляться со мной на людях. Она была девушкой высокой и, по-видимому, стеснялась парня, который на голову её ниже. К счастью, в постели, эта разница нивелировалась её жаждой оральных и прочих утех, которые я ей с удовольствием предоставлял.

Как-то зашла у нас речь о поэзии и поэтах, и сразу всплыл Ширали, который, как оказалось, не оправдал её половых надежд, несмотря на то, что ростом был с ней вровень. Она даже припомнила, как в её присутствии кто-то ударил поэта в лицо, и она продемонстрировала аудио эффект: “Тюк!”

Однажды эта девушка заболела (невенерически) и позвонила мне, что не сможет прийти на свидание, и когда я, из вежливости, предложил приехать навестить её, она, к моему удивлению, согласилась. Приехав, я застал её лежащей в постели с высокой температурой, глаза её блестели – я надеялся, что не от температуры, а от желания. Однако поблизости маячил её отец, и я не осмеливался приняться за привычное лечение. Девушка, тем не менее, выздоровела без моей помощи и снова приезжала ко мне за помощью, которая ей явно от меня требовалась. Я всегда радостно помогал девушкам и женщинам в этом важном деле, но я был, разумеется, не единственный помощник, и не только она одна нуждалась в моей помощи, и поэтому мы с ней вскоре тоже расстались.

Поэтическая и половая жизнь продолжалась, и я, как и прежде, не стремился познакомиться с Ширали, даже опосредованно.

Но вполне вероятно, что он, совокупляясь с очередной поклонницей, опосредованно знакомился со мной.

“Как хороши, как свежи были” наши посредницы между поэтами!

Марк Александрович Поповский

8 июля 1922 – 7 апреля 2004

Моё смехачество над Марком Поповским

Смысл разбирания архивов – вспоминать забытое и смеяться или грустить о нём. Я предпочитаю смеяться, тем более когда раскопанная мною переписка добавит уточняющие штрихи в изображения тех, кого третья волна русской литературной эмиграции вынесла на берег США.

Я воспроизведу мою смехотворно-поучительную переписку с Марком Поповским, о котором я узнал, читая его материалы в Новом Американце Довлатова.

Чтобы дать представление о Поповском, процитирую Александра Гениса (см. ниже), его соратника:

…приставил к Довлатову комиссара по серьезности. Им назначили солидного Поповского, которого в зависимости от его поведения мы звали то Марком, то Мраком Александровичем.

Поповский жил через дорогу от меня, и я часто заходил к нему за материалами.

– Мой отец, – в первую встречу сказал Марк Александрович, указывая на портрет бородатого мужчины, выглядевшего намного моложе самого Поповского.

– Не похож, – удивился я.

– Духовный отец, – пояснил он, – Александр Мень.