Что ж, похоть – это хорошо, гарем – ещё лучше, а вот Эпохоть в гареме – это уже призыв близкого слабоумия.
Юнна Мориц старше меня на десять лет, и она служит мне зловещим предостережением, что может сделать старость с человеком, причём не только с его телом, но и с разумом.
Всё что я могу сейчас, это попросить у читателей прощения впрок, коль старость лишит меня разума подобно Юнне Мориц, и я стану писать о том, как я люблю Америку и что со всех сторон её хулят, пока я в гареме играю с похотниками.
Но лучше всего упросить бога оставить мне достаточно разума, чтобы я вообще перестал писать, а лишь почивал на лаврах до самой смерти.
Александр Григорьевич Гидони
4 июля 1936 – 9 марта 1989
В 1978 году я начал издательскую деятельность тем, что решил переиздать свою тогда наиболее рискованную, по стандартам того времени, третью книжку стихов
Я разослал её по русским эмигрантским журналам, среди которых оказался
Из своего визита в Торонто я не запомнил ничего из проведённого времени c Александром и Галиной. Перечитывая письма, я узнал, что они познакомили меня к какой-то эмигрантской семьёй, но кто эти люди и как они выглядели я не запомнил, как и самого знакомства. Единственное воспоминание от поездки в Торонто, которое сохранилось в памяти – это женское.
Выйдя вечером из своей гостиницы, я увидел стоящую неподалеку от входа стройную негритянку лет тридцати. На ней был элегантный плащ, и она уверенно стояла на высоких каблуках. Подойдя к ней ближе, я разглядел в сумерках красивое и опытное лицо. Не помню, какими словами я предложил ей пойти ко мне в номер, но денег я ей точно не предлагал – уж это я запомнил. Она смерила меня взглядом и кивнула головой, мы провели вместе часа два, и она ушла, не упоминая о деньгах. Пизда у неё пахла пиздой, что редко встретишь у американок. Но самое главное, что я ничем не заразился.
В 1980 году Гидони приехал в Миннеаполис давать лекцию в университете Миннесоты. Опять-таки я ничего не запомнил: ни о чём была лекция, ни наши общения с ним. Кроме женского.
Накануне его приезда, я познакомился с девушкой, отчётливой красоты. Она была яркой блондинкой лет двадцати пяти, и всё это вместе переполнило меня желанием. Я плотно приступил к ней, но она заявила, что не может вступать ни в какие близкие отношения. Оказалась, что девушка лечилась от кокаиновой зависимости в знаменитой клинике в Миннеаполисе, куда съезжались богатые наркоманы со всей страны. Девушка работала секретаршей у техасского адвоката, который приучил её к потреблению кокаина в процессе их совокуплений. А когда эта привычка стала для неё уж слишком обременительной, дорогой и заметной, адвокат послал свою любовницу лечиться. В процессе выхода из активной зависимости психика наркомана весьма хрупка и потому им категорически запрещается вступать в интимные отношения с кем бы то ни было.
Я предложил ей невинно пойти на открытие выставки знаменитого художника в одном из музеев, но она категорически отказалась.
И вот приезжает Гидони. Я хотел его как-то развлекать и повёл в музей на эту выставку. Сидим мы с ним на скамеечке в зале перед картиной – и вдруг проходит моя кокаинщица под ручку с мужчиной. Мужик, правда, хилый и даже страшненький. Я ошалел от неправомерной ревности, подошёл к ней, отозвал в сторону и что-то понёс на тему “как ты смела отказать мне, а сама…”
Она ответила мне спокойно и с улыбкой: “Мне с ним безопасно”. И ушла от меня через музейные залы с уродливым мужиком навсегда.
Таковы были мои личные встречи с Александром Гидони.
В
Мой коллега по инженерной фирме, где я тогда работал, бывший славист, перевёл статью на английский, и я разослал её в разные журналы. Отреагировал нью-йоркский еженедельник
И вот, в 1980 году вышла книга воспоминаний Гидони
В связи с этим я написал ему письмо 5 ноября 1981 года.
Саша, привет!