Вызволение сути

Мне абсолютно ясно, что ты, имевший в Союзе разве что опыт “дрожания” перед КГБ, – не в той позиции, чтобы рассуждать о делах, связанных с борьбой против этой организации. Сделай только, пожалуйста, одно логическое усилие мысли и вообрази на момент, что я, после публикации моей книги попал в лапы КГБ. Как ты думаешь, что бы меня ждало после этого? Я думаю, что живым от них уже бы не вышел, и тем самым, КГБ куда правильней, чем ты, способно оценить и значимость моей книги и то, против кого она направлена, и вообще, чего я стою. Так что уважаемый “диссидент”, постарался бы ты хоть логики чекистского уровня набраться, судя о политике и людях моего плана!

Вся-то проблема у тебя и тебе подобным, что вы – не герои, даже не борцы, и вам нужно, чтобы героев не было вообще. Точно так же твоё бытие поэта пишущего не делает тебя поэтом в жизни – куда уж тебе судить людей типа (опять приходится мне хвастаться, да ведь есть же чем!) Байрона, Петефи, Марти. Для тебя подобные персонажи отодвинуты в глубокую историю; в жизни твоей нужно, чтобы их не было. Их бытие – укор тебе и тебе подобным. В одной новелле Андре Моруа сказано: “Гений, конечно, имеет приятелей. Но как-то странно представить, что ваш приятель – гений.” И уж ты никогда подобным “крамольным” предположением в адрес знакомых тебе “приятелей” не задашься.

На частные твои замечания о моей книге мне смешно отвечать. Во-первых, ты демонстрируешь бездну невежества в политике, и во-вторых, всё восприятие книги настолько априорно-враждебно, что доказывать здесь уже доказанное для умного читателя – бессмысленно. Ты вопишь о ВОСХОН (что было в моей жизни боковым и проходным эпизодом, в ходе коего я, кстати, весьма насолил чекистам; уж ты бы в такой ситуации перетрусил – полагаю – до смерти) однако ты мельчишь, скажем, об истории забастовки, которую я возглавлял (сие тебе не очень и понятно и совсем уже не близко!). А главное так хочется видеть в Гидони “агента КГБ” и так же не хочется видеть в нём борца, одно имя которого – укор тем трусам от политики, которые нам проповедуют “непротивление злу” и бегство от всякой политики.

Твой подспудный мотив мне предельно ясен. Тебе нужен был благовидный повод для нашего разрыва (особенно после того как “Современник” практически прервал своё существование). Тебе, конечно, наплевать не все ВОСХОН, да и прочие сюжеты. Тебе хочется сделать литературную карьеру в мутных водах эмиграции, где так в нынешнее переходное время задают подобные тебе “диссиденты” и литературные гангстеры, типа Седых и Ко. Полагаю, что это письмо очень облегчит твою душу. А в остальном уж рассудит время. Думаю, что по большому счёту – не в твою пользу.

Alexander Guidoni

P.S. Само собой, есть достаточно много людей, оценивающих мою книгу совершенно иначе.

После этого письма мне стало его жалко, как психически больного (время у Александра было тогда тяжёлое: он ушёл от жены и детей, жил в дешёвой гостинице, зарабатывал гроши, работая охранником, и мечтал уехать из Торонто, но и на побег у него не было денег). Я снова написал Гидони о том, что нет у меня к нему зла. Он удивился моему письму и ответил восемью страницами логического обоснования своих поступков, что по сути ничем не отличалось от письма выше.

В начале 1982 года я послал ему поздравление с Новым годом. Больше я об Александре Гидони я не слышал.

А, вот, вспомнил: когда я встречался с Гидони и Румянцевой в Торонто, они вполне серьёзно говорили о получении Александром Нобелевской премии, которая якобы была неминуема. Излагалось это полушуткой, за которой слышалась полная убеждённость.

Они даже не заметили, как я от потрясения зашатался.

Дмитрий Бобышев

Бобышев не стал…

Безосновательно самодовольный Бобышев пишет в своих мемуарах: "Я не стал эротоманом, как Армалинский…"³⁹

С такой же мерой неправоты он мог бы написать: "Я не стал гением, как Бродский".

Бобышеву невдомёк, что эротоманом и гением не становятся – ими рождаются.

Эротоман и гений – это одни и те же богоданные сути.

Бубнёж

Сергей Чупринин (см. ниже) стал бубнить про сексуальную революцию в русской литературе⁵³, которой, разумеется, не было и нет. А был и есть только я. Лимонов с пиписьками – не в счёт.

Ну и сразу вступил хор за сценой, в котором фальцетом взвизгнул Бобышев, назвав бесами Мамлеева (любителя смерти) и меня (любовника любви), и этим прекрасно отразил страх и трепет человеческого общества перед двумя божествами, которые убогим всегда представляются бесами – Смертью и Похотью.

Бобышев: Мерзость, каждый по своему: Армалинский и Мамлеев… Бесы!

Значительно подробнее о Бобышеве см. БобышевИзна¹⁷

Евгений Александрович Евтушенко

18 июля 1932 – 1 апреля 2017

Жаль, что к Евгению Александровичу Евтушенко пришло время, когда даже жизнь в Америке и американская больница уже помочь не смогли.

Если знакомство Пушкина с Дантесом произошло в публичном доме²⁰, то моё знакомство с Евтушенко произошло в общественном туалете.