Вызволение сути

Получил твоё письмо и книгу. Прочитал и несколько раз главы типа “Дело ВСХСОН” (Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа – М. А.), не веря своим глазам. Ты знаешь, что я к тебе относился и отношусь без предубеждения. Когда я познакомился с тобой, я никогда до этого не слышал ни твоего имени, ни об организациях, упоминаемых в книге. Однако, все, кому я называл твоё имя, говорили: “… а это тот, кто выдал ВСХСОН”. Штейн даже прислал мне вырезки, которые показались мне неубедительными, о чём я ему и написал. Думал ли я, что лучшие доказательства я получу от тебя самого?

Ты на протяжении всей книги упрекаешь разных людей, что они малодушничали, тогда как ни физических, ни моральных страданий им в этот период не грозило. Однако ты сам идёшь на сотрудничество с КГБ без всякого давления с их стороны (душеспасительные разговоры, которые с тобой вели, ты и сам не станешь называть давлением). Заявляя о своём прямодушии, многократно на протяжении всей книги, ты так и не рассказываешь, что всё-таки ты сделал для КГБ, история с перепрятанной программой, а остальное ты заставил себя “забыть” (стр. 348). Сомневаюсь, что кто-либо поверит, что КГБ довольствовалось “красотой твоего слога”. За что конкретно тебя освободили раньше “заботами КГБ” (стр. 359)?

Ты оправдываешь свой донос на Бородина и Ивайлова тем, что во-первых, за тобой следили (ты из этого делаешь вывод, что это было из-за них), и, во-вторых, тем, что они бы проболтались. Но предательству нет оправданий – ты во всяком случае не находишь их для Тарасенко, который сделал абсолютно то же самое (стр. 509), потому что он, как и ты, боялся утратить вид “советской лояльности”.

Более того, помимо того, что ты донёс, ты на суде рассказал о планах вооружённого восстания (стр. 408) и тут же сам признаёшь, что несмотря на то, что воплощения на практике не было, но “в условиях советского суда такие вещи звучали очень грозно”. И ведь не только “звучали”, ведь ты знаешь, что грозит за подготовку такого преступления.

Больше всего меня удивляет в твоей автобиографии – это то, что ты запросто прощаешь себе предательства и обрушиваешься с гневом на любого, кто чуть гладит тебя против шерсти. Происходит это, наверно, от невероятного накала самолюбования, которым пышет вся книга. Ты старательно вкладываешь комплименты по своему адресу в уста большинства людей, встречающихся в книге, и думаешь, что этим ты демонстрируешь скромность мудреца.

Вся книга в целом оставляет неприятное чувство фальши, недосказанности, неимоверной претенциозности, от которой ты открещиваешься в предисловии, но тщетно. Ты очень хорошо запомнил, что ты красноречив и лезешь из кожи вон, чтоб это доказать на каждой странице. А я скажу, что ты велеречив и многословен.

Когда я читал твои стихи, художественные вещи – я испытывал подобное, но не в столь сильной концентрации, да и это было, что называется, художественное творчество. Здесь же ты пишешь, что это не роман, а автобиография. Здесь тогда смолчать мне будет подло. Поэтому пишу, прости, что грубо, но прямо.

И ещё – эта вещь безнравственна, так как ты не ведаешь раскаяния и наслаждаешься, упиваешься совершённым. После Солженицына твоя книга мне напоминает по своей бестактности рекламу стирального порошка, прерывающую сообщение о смерти великого человека. И не то, что такая реклама не нужна, а это бестактный способ привлекать внимание.

Очень меня твоя книга удручила.

Будь здоров.

Михаил.

Гидони не замедлил ответить письмом от 16 ноября 1981 года.

Здравствуй, Миша! (Думаю, что тут следует добавить и “прощай”!)

О твоём письме я могу сказать одно: это письмо врага и завистника и, естественно, о наших личных отношениях не может быть и речи ныне. Оставайся в болоте своей расслабленной “диссидентской” премудрости: люди моего типа тебе и тебе подобным просто не по зубам и не по плечу. Это картина, достойная кисти богов: человек, вообще ни в какой политической оппозиции советскому режиму не участвовавший, “читает мораль” тому, кто рисковал жизнью, показывая одним из первых, что надо и можно бороться, цепляясь при этом за то, что у человека были обстоятельства, совершенно исключительные, о коих он честно написал! Я-то вот хоть сейчас в случае войны готов взять автомат и идти сражаться против того режима, который я ненавижу по особым основаниям, именно благодаря моему опыту общения с этим режимом, а ты, боюсь, не только автомат – пера для высказывания твёрдого против Советской власти не возьмёшь (начнёшь хныкать, что, мол, “политика – не моё дело”, “не могу идти против моей страны” и что-нибудь в этом духе).