Взаперти

Я мог бы спросить вслух, подтолкнуть их. Но не делаю этого. Наоборот, сворачиваю окно, оставляя только звук, откидываюсь на спинку кресла. Изучаю плиту потолка над головой – едва различимые переливы серого, отпечатки формы, в которую лили бетон, матовый блеск лака, который наносил уже я, чтобы не задыхаться от пыли. Дождавшись тишины внутри, беру планшет. Успеваю удивиться отсутствию оповещений, прежде чем вспоминаю, что сам их выключил.

Любопытство толкает под руку, предлагает хоть одним глазком посмотреть, что там на этаже. Миротворец, задвинутый на задний план, хочет заявить, что ни один из гостей не в силах его поколебать. Его – может быть. Но я все-таки не он. Не только он. Недостаточно он, чтобы смотреть в глаза сестре и не делать того, что она хочет. И все-таки решаю посмотреть. Чувствую себя наркоманом, тянущимся за дозой. В лучшем случае будет миг облегчения, а затем страдания усилятся.

В общей комнате только Винни и Лекс, он сидит на полу у дивана, она готовит что-то непонятное. Судя по количеству сахара, щедрой меркой насыпанного в кастрюлю, для напарника.

Сижу смотрю на экран планшета, где ничего не происходит, убеждая себя не переключать камеру. Не. Переключать.

От ошибки меня спасает Эл – ноутбук, прежде тихо указывавший направление его голосом, говорит:

– А знаешь, так даже легче. Когда поверил, что шансов нет.

Сглатывает хрипотцу, выдающую его ложь. Конечно, сказать гораздо проще, чем на самом деле смириться с безнадежностью своих желаний.

– Ты не виноват, – отзывается Бет.

Заученно, механически твердит одно и то же самой себе, а стоило бы хоть раз признаться – может, брат и невиновен, но сердцем она с первой секунды возненавидела младенца, разрушившего ее жизнь.

– Если бы меня не было, отец не бросил бы маму… Твою маму.

– Неважно. – Бет резко качает головой. – Дело не в том, что бросил, а в том, что он при этом сказал. Каким он был тогда… То есть он всегда таким был, просто мне запомнился тот раз. Иначе, может быть, его постоянная ложь о том, что место девушки – на кухне, сломала бы меня иначе. Так что ты не виноват. Виноват только он. И ненавижу я его. Могу объяснить, могу понять… Но не простить. Никогда.

Лицо Эла кривится в болезненной гримасе, но он молчит. Он, пожалуй, предпочел бы, чтобы ненавидели его. Для Эла память об отце священна, как и для обеих его матерей. Только Бет смогла увидеть за привычной любовью чудовище. Увидела и перестала замечать остальное. Сейчас она, кажется, наконец-то разглядела за затмившей все завесой брата.