Взаперти

– Да вот так, братское чувырло. Господин статский советник сделает тебе облегчение. Огромное! И после года, как выйдешь на свободу, тебя не турнут из столицы. Чуешь выгоду?

– Эта…

Филиппов ударил ладонью по столешнице:

– Чего ты не понял? Закон что дышло: куда повернул, туда и вышло. Я начальник сыскной полиции Санкт-Петербурга. Напишу в протоколе одну сумму, и сядешь надолго. Знаешь, когда мы с тобой увидимся? На ту осень, годов через восемь. А могу другую сумму указать. Об этом тебе и говорит коллежский асессор Азвестопуло. Или ты не знал, что с полицией нужно дружить?

Фартовый соображал, а остальные ждали. Покумекав, он возразил:

– Как же я сейчас изменю показания? Мне же срок добавят. За лжесвидетельство могут и каторжные работы дать. Хотите, чтобы я сам себе каторгу нарисовал?

Разговор перешел в спокойное русло. И Филиппов сменил тон с угрожающего на деловой:

– Если мы докажем твое ложное свидетельство, то, конечно, выгоним до четырех лет рудников. Но тебе предлагают сделать признание добровольно. Совсем другой коленкор получится. Дал показания, никто тебя не принуждал, сам сообщил. Совесть вдруг заела! Присяжные это зачтут, а с прокурором я договорюсь, чтобы не зверствовал. Глянь сюда.

Статский советник помуслякал палец и открыл свод законов:

– Перечень смягчающих вину обстоятельств. Слушай, что написано. Если виновный, то есть ты, «был вовлечен в преступление убеждениями, приказаниями или дурным примером людей, имевших над ним по природе или по закону высшую сильную власть…». Чуешь, к чему клоню? Ведь, когда гайменники убивали на ваших глазах Вовку Держивморду, наверняка они вам угрожали? Ножи показывали, запугивали. Но также и деньги предлагали. Вот вы и смутились…

Несытов открыл рот и некоторое время молчал. Потом выдавил:

– Ваше высокородие… Вы будто там под нарой прятались…

Главный сыщик кивнул и продолжил:

– Все ваше дело шито белыми нитками. Просто замахнулись вы не по чину. Оболгать Алексея Николаевича Лыкова и укатать его в тюрьму – это смело. Чересчур смело! Сразу полицию и тюремную стражу против себя настроить. Ты хоть понимаешь, что натворил? Дурак! Тебя ни в одной тюрьме не пощадят.

Но вор снова заупрямился. Бывалый человек, не из робких, он хорошо знал свои права:

– Так уж и не пощадят… Ментам дела нет до сыщиков, министерства разные, начальники разные. Если хотите торговаться, то говорите дело. На испуг меня не возьмете.

Филиппов снова покосился на грека. Сергей Манолович извлек из кармана сюртука два крохотных листка бумаги:

– Так, что тут у нас? Ага. Письмо подследственного Несытова подследственному Бабкину. Это когда вас рассадили по одиночкам. Зачитываю: «Вовка, дело табак, прокурор лепит дядину дачу. Сядем подле Лыкова, которого мы с тобой смешали с грязью. Боюсь я, он станет мстить». Ну, каково?

Вор еще держался:

– И что? Я же не признаю, будто мы соврали. «Смешали с грязью» как угодно можно понять.

Азвестопуло осклабился:

– Мы знаем, что тебя и дубиной не ублажить. Но вот слушай, что тебе отвечает Бабкин: «Мы соврали на суде, и тюремщики могут обозлиться. Заплатим боками за семьдесят пять рублей всего. Нельзя ли перевести обвинение на крепость? Все что угодно сделаю, иначе хана».

– Видишь, пустоболт, – вступил в разговор полковник Запасов, – у тебя есть соперник. Вовка Бабкин умнее себя ведет. Мы его враз расколем. Он уже готов дать показания! Как только даст, тебе цена будет грош. Трунтаев следующий. Так вообще без тебя обойдемся, получишь по верхнему пределу.

– Трунтаев из нас самый упрямый, – стал спорить вор. Но жандарм его грубо оборвал:

– Заткнись. И не таких раскалывали. Посидит в темном карцере на хлебе и воде, станет как шелковый. А ты думал, мы не знаем про арестантскую почту? Вот, улика. Бабкин прямо пишет: соврали на суде. Мы устроим состязание, кто скорее скажет правду. И самого лживого сгноим. Кто раньше даст нужные показания, тот раньше выйдет. Трое, или двое, и даже один. Лучше трое, но кем-то можно пожертвовать. И уж такого вруна тюремщики жалеть не станут.

Несытов затравленно оглянулся. Вот нажил себе врагов! Одного Филиппова за глаза хватит. А тут еще жандарм и мрачный капитан из военной разведки. Запишут в шпионы, замучишься доказывать…

– Владимир Гаврилович, – обратился к главному сыщику Таубе, – кто у вас в камерах? Есть весельчаки? Такие, чтобы нашему убогому небо с овчинку показалось.

– Как не быть, Виктор Рейнгольдович. Три туземца у меня сидят, к примеру. Совсем дикие, им кого угодно подавай, хоть козу.

– Вот и представьте им вместо козы Ваньку Несытова. А потом в тюрьме слух пустите, с кем он в камере вечерял.

– Ваше высокородие, нельзя же так… – прошептал вор. Филиппов налился красным, встал со стула, шагнул к подследственному и отвесил ему звонкую пощечину.

– А так, как ты, – можно? Еще стыдить меня будешь? Ты хоть понимаешь, что мы с тобой можем сделать? А давай я иначе перепишу протокол! И словишь не четыре года, а все шесть! И потом прочь из столицы навсегда.