Вздор

– О, лучше желать нельзя! Благодарю вас! – отвечала м-с Ллойд. – Вы знаете о его ревматизме. Он ему сильно надоедает. Отцу в марте исполнилось восемьдесят шесть.

– Ну, конечно… возраст немолодой… Вы знаете, Шарлот, я боюсь, что у меня тоже что-то вроде ревматизма. Быть может, это ишиас. Когда ложишься спать, иногда чувствуешь боль вот как раз здесь, в крестце. – Он закинул руку за спину.

– Я вам скажу, Дик, – она говорила обычным тихим голосом глуховатых людей, – у вас, вероятно, только легкая невралгия. Вы как-нибудь покажитесь доктору.

Эллерман покачал головою и сказал, что он не верит в докторов.

– Я знаю, что не верите, – продолжала м-с Ллойд, – и всегда думала, что это очень глупо с вашей стороны. Ну, так вы возьмите пузырь с горячей водой такой широкий – и прикладывайте его прямо к спине на ночь. Это сразу облегчит боль.

Эллерман улыбнулся. Подобно большинству мужчин, он находил пузырь с горячей водой смешным.

– Франк часто простужается, – продолжала она. В особенности зимой, когда он целый день в своей конторе. Когда он приходит домой, я укладываю его в постель, закутываю и кладу по пузырю с горячей водой к обоим бокам. Это ему сразу помогает. Через полчаса он уже просит подать ему трубку и вечернюю газету.

– Что вы там говорите обо мне? – веселым голосом отозвался ее муж со своего места, рядом с м-с Эллерман.

Это был подвижной сухощавый остроглазый мужчина с большой копной седых волос.

– О, пустяки! – отвечал Эллерман.

– Если это пустяки, то позвольте нам узнать о них, – со смехом сказал Ллойд. Нам нужно немножко пустяков!

– Это верно, – пролепетала Майклу Уэббу его соседка слева – покорное, забитое существо, известное под именем «тетки Лауры», родственницы Бленч Эллерман. – Пустяки время от времени нравятся большинству мужчин, – пролепетала она на ухо Майклу, и он уловил дуновенье каких-то скромных стародевических духов. – Правда ведь, м-р Уэбб?

– Пожалуй, это так, – согласился Майкл. – Следовало бы в каждом колледже основать кафедру по пустякам, чтобы мы могли обращаться с пустяками разумно.

– Ну, я так далеко бы не пошла, – сказала рассудительная тетка Лаура, – хотя я и думаю, что пустяки в некоторых случаях – вещь вполне допустимая и приятная.

4

– Слишком тепло для начала лета, – заметил Майкл, обращаясь к миссис Меррифильд.

– Да, правда, – сказала она. – Я нынче утром видела несколько бабочек. Блестящие прекрасные создания, носящиеся по воздуху так плавно, так легко, словно падающие листья. Крылатые цветы!

– Прекрасный образ, – сказал Майкл. – Крылатые цветы! Летающие цветы! Вы когда-нибудь писали стихи?

– Нет, никогда, – отвечала она и взглянула на него с интересом. – Не думаю, что могла бы. Я никогда не пробовала.

– Приятно создавать прекрасное! Почему бы не попробовать! – предложил он.

– Я думаю, у меня нет никаких творческих способностей, и потом, подумать только, как много людей пишет стихи. Да какие скверные!

– Но в самой попытке есть уже нечто прекрасное. Я думаю, что каждый должен отдать часть своей жизни для создания прекрасного… не для того, чтобы помочь миру, но чтобы помочь самому себе. Раса художников…

– Художников в какой области?

– В какой угодно. Творческий инстинкт у людей так же силен, как… как… как у бобров. Но мы подавляем его в наш век машин и разделения труда… И это очень жалко… А творческий инстинкт зацветает красотой с такой же непреложностью, с какой зацветает яблоня благоухающими цветами… Боюсь, что я начинаю проповедывать. Это – дурная привычка.

– Нет, ничуть не бывало. Все, что вы говорите, в высшей степени интересно, и я соглашаюсь с каждым вашим словом. – Выражение замешательства проскользнуло по ее лицу. – Это вы тот самый м-р Уэбб, который написал «Как важно быть второсортным»?

– Да, я. Я знаю, вам не нравится моя книга.

– Вначале она мне нравилась. Я находила ее определенно забавной и умной. Умная саркастическая книга. Я купила ее у Бретани в Париже, когда там о ней столько говорили – позапрошлым летом. В это время я жила в Сен-Жермен-ан-Лэ. Там у меня был маленький домик. Я начала читать ее в поезде на обратном пути домой. Это было восхитительно! Но после того как я вернулась в Америку, я была поражена тем, что здесь ее везде принимали как житейскую философию. Я надеюсь, что вам не странно мое откровенно высказанное мнение. Как житейскую философию… Мне кажется, что вы так именно и задумали ее.

Майкл повернулся и смотрел на нее с чувством необычайного интереса.

– Нет, я сам считал ее саркастической, но это, по-видимому, секрет, который знают только двое: вы и я.

– Правда?

– Да. Ее жестоко освистали как юмористическое произведение, но она имеет огромный успех как космическая философия. Я начал с намерения создать себе репутацию юмориста и кончил тем, что стал дешевым подражателем Герберта Спенсера. Я оказываюсь философом.

– Ну, а почему вы не хотите изменить создавшегося общего впечатления?