Вздор

– Вообще Ошибка. Это – придурковатый малый, одетый в пестрое тряпье; он дрожит в безмолвном страхе. Любовь и остальные действующие лица глядят на него расширенными от ужаса глазами. «Что такое? – спрашивает громко Отвага, – говори, или я тебя расшибу». Бедняга не в состоянии говорить: его челюсти истерично двигаются, не издавая ни звука, колени трясутся, он указывает на дверь, в которую в этот момент входит…

– О, постойте, постойте! – отчаянно вскричала мисс Торнтон, – дайте же мне все это сообразить, прежде чем вы скажете, кто еще там входит.

Майкл вежливо помолчал, потом продолжал свое повествование:

– Лицо Ошибки бледно, голос отказывается служить. Она указывает дрожащим пальцем… В этот момент входит Мышьяк.

– О, мистер Уэбб, мистер Уэбб! – воскликнула мисс Торнтон.

– Да, Мышьяк. Он одет в занятное переливающееся светло-зеленое платье, с красными кистями, спускающимися с головы, как языки пламени. Глаза у него дикие, и он невнятно бормочет. В воздухе гроза. «Дальше от него! – кричит в ужасе Любовь, – дальше от него!» Мышьяк бешено бегает по сцене, рвет декорации и бьет действующих лиц. Минутная паника… Отвага мужественно бросается ему навстречу, но падает в обморок. Тогда Хроническая Диспепсия выходит вперед. Любовь закрывает лицо руками. «Не бойся, – говорит старческим голосом Диспепсия, – не бойся, я его прогоню». И старик начинает бить Мышьяка, молотить по нему палкой, как цепом… Вы как Любовь сидите на троне, наклонившись немного вперед, глаза широко открыты, левая рука поднята к щеке, правая на сердце, так, как вы сидели сию минуту.

– № 26, – тихонько пробормотала мисс Торнтон.

– Занавес опускается на том, что Диспепсия прогоняет Мышьяка со сцены. Это первый акт. Что вы о нем думаете?

– Прошу вас, мистер Уэбб… прошу вас, – сказала она, взяв книгу и собираясь встать, пожалуйста, не пишите сценариев.

– Вы думаете, что я подорву кинематографическую промышленность, если займусь писанием сценариев?

– Нет, – она важно покачала головой и встала, – но вы можете доставить себе много, очень много неприятностей. Я никому не скажу ни слова об этом. Я обещаю вам. – Мисс Торнтон мягко положила руку ему на плечо. – Если вы будете это делать, я уверена, с вами случиться несчастье… Займитесь чем-нибудь другим. Кинематография очень возбуждает, вам это вредно.

– Я вижу, вам не нравится, моя пьеса, мисс Торнтон. – Майкл тоже поднялся. – Но вы прослушали только один акт. Пьеса кончается счастливо. Честное слово! Появляется герой. Он ухаживает за вами. Это старая, старая история о встрече избранных душ, с силуэтным поцелуем при постепенно гаснущем свете. «Звезды и полосы» в оркестре, под которые идет дальше видовое морское обозрение. Неужели вы не дослушаете до конца?

– Нет, только не теперь, мой дорогой, дорогой мистер Уэбб. – Она протянула ему руку, и он увидел, что в глазах ее стояли слезы. – И, пожалуйста, не переутомляйтесь, что бы ни случилось, будьте хладнокровны. О, мне так жаль вас!

Майкл бросился за ней. Ему пришла в голову неожиданная фантазия.

– Мне хотелось спросить вас, мисс Торнтон, как вы думаете, не вредно в моем состоянии сыграть партию в гольф? – спросил он задохнувшись.

– Почему же, мистер Уэбб? Я думаю, что нет, – ответила она с прелестным оттенком жалости. – Свежий воздух, знаете ли, свет и солнце, – все это вам полезно.

Он смотрел, как она шла через лужайку – грациозная, легкая, сияющая.

4

Лунный свет забытых морей таится в ваших глазах.

Майкл пошел смотреть на играющих в теннис, но вскоре бросил это занятие, потому что никак не мог сосредоточить внимание на том, что делали игроки. Он был впечатлителен. Он был способен влюбиться в женщину, которой нисколько не восхищался, что, как известно, служит признаком истинного любовника. Майкл был готов любить женщину сегодня и забыть ее завтра. Не слишком волнуясь, если женщина его позабудет, он был готов и к тому, чтобы женщина его любила. Он обладал способностью любить трех, четырех женщин зараз, причем каждую по-особому. Последнее искусство нами забыто. Во времена Боккаччо им в высокой степени владели флорентийские джентльмены. Он сам определенно упоминает об этом. Теперь оно утрачено, как утрачена тайна терского пурпура или искусной выделки хрупкого стекла. Но Майкл Уэбб чувствовал: представься случай, он мог бы это искусство возродить.

5

После обеда Майкл и Ричард Эллерман отправились на автомобиле в гольф-клуб. Великий финансист играл в гольф с злобной горячностью. Казалось, он смотрит на безобидные резиновые мячи, как на личных врагов, – так беспощадно он бил по ним. Почти при каждом ударе он задевал по земле и выбивал ямку, которую тщательно зарывал терпеливый мальчик.

– В эту игру мой сын может дать мне сто очков вперед, – сообщил он Майклу Уэббу.

Они быстро прошли от первой мачты до пятой ямки, и это была первая фраза, произнесенная Ричардом Эллерманом, не считая нескольких проклятий по адресу искусственных препятствий, площадки и закатившихся мячей.

– Во всех других отношениях мой сын полный неудачник, но хороший игрок в гольф. Вы с ним играли?