Взгляд куклы

– Ещё нет. – Ама наверняка замотал головой. – Может быть, сверху? Знаете, такие, на цепочке. Думаю, вполне в духе Мика… Мать честная.

– Что там?! Ама, не молчи!

– Кукла. На потолке – кукла. Улыбающаяся… А вот глаза закрыты. – Ама громко сглотнул и, судя по шуршанию и лёгкому перестукиванию, тронул куклу рукой. – Тёплая… Странно это говорить, но кукла – тёплая.

– Так дерево тебе не металл и не пластик. Микаши принципиально работал только с деревом.

– Здесь довольно прохладно, даже дерево давно бы выстудилось. А кукла… словно… живая.

У меня аж под сердцем ёкнуло. Особенно когда вдруг зажёгся свет и что‑то заскрежетало. Я, чертыхаясь и цепляясь одеждой за стены, спустилась боком по ступенькам – и застыла.

В подпольной мастерской происходила настоящая фантасмагория: Ама оказался окружен четырьмя куклами в пышных платьях, танцующими и напевающими незатейливую песню. Они двигались довольно плавно, лишь чуть ломаясь на поворотах, при этом легонько постукивая. Все куклы улыбались и походили друг на друга словно сёстры, но в каждой сохранялась индивидуальность. Особенно искусно были исполнены лица: разной формы, со всеми неровностями кожи, курносые и с прямыми носами, насупленные и озорные. И… подвижные. Ладно бы просто моргали, но у них и губы открывались в такт песне, и брови приподнимались, так что лёгкие повороты голов туда‑сюда совсем дезориентировали. Возможно, в иных обстоятельствах я даже приняла бы их за живых… Только вот вдоволь наглядевшись на фотографии мальчиков, теперь я как никогда понимала вопль Кураивы Мохико: «У этой куклы – лицо моего сына!»

– Рензо‑сан, что это и как их остановить? – Ама шугано оглядывался и с особой опаской косился на потолок. – И та кукла теперь с открытыми глазами…

Куклы мигом остановились и на разные голоса защебетали:

– Добрый вечер. Как ваши дела? Как настроение? Сегодня прохладно. Вы не замерзли, папа?

– Похоже, сработала активация механизма определённой фразой. Сейчас это развито куда больше, но и раньше вполне себе применялось. К слову, кукла, распознающая человеческую речь, была изобретена еще в восьмидесятых. Джуди, кажется. – От шока я вспомнила эту информацию, которую изучала, чтобы лучше понимать мышление кукольника.

– Жуть, – Ама поёжился.

– Ах, вам плохо! Может, отдохнёте? Выпьете лекарства, папа?

– Этих кукол стоит отправить спать… – Я мысленно просчитывала, какие ещё фразы для кукол ключевые. Микаши Ори точно не нужно было веселье сутками напролёт.

– Уже? Вас так давно не было, папа, мы скучали, – куклы вздохнули совсем как настоящие. – И придётся просить Мэри Три выключить свет!

– Похоже, в них датчики, помогающие определять температуру, время и уровень света как минимум.

– И это всё не замкнуло и не разрядилось за столько лет? – Ама явно был ошеломлён.

– Так механика же. Шестерёнки, валики, гребёнки… И что‑то вроде пластинок, думаю, на одних из которых записаны «входящие» фразы, а на других – «исходящие».

– Обалдеть… – Ама громко сглотнул. – В голове не укладывается!

– Микаши Ори… – я решительно просочилась в центр мастерской, – … постарался на славу!

– Папа? Наш дорогой папочка! Мы тебя очень ценим и любим! Расскажешь нам сказку?

Ама стал напряжённым и вытянутым струной. С изломленными бровями и взглядом, полным боли и ненависти. Я обняла его со спины, успокаивая и переключая.

– Надо найти останки мальчиков.

– Этот ублюдок! – Ама, захлебываясь эмоциями, сорвал респиратор. – Этот ублюдок сделал себе покорных и милых детей! Вы слышали про Мэри Три? Значит, были ещё Первая и Вторая! И ещё десять в качестве расходного материала?!

– Успокойся, Ама. Действия серийников мало поддаются нормальной человеческой логике, хотя логика в их поступках как раз есть: извращённая, зато структурированная и даже в чём‑то филигранная. Глядя на этих красоток, разве ты не назовешь Микаши Ори гением?

– Папа – гений! Гений! Самый лучший и умный из всех людей!

– Это мерзко и подло – заставлять кукол тебя обожать. Всё равно что купленное признание. Ценой человеческих жизней… – Ама совсем сник и хлюпнул носом.

– Их уже не вернёшь. А вот восстановить справедливость и принести утешение родителям мальчиков мы вполне можем.

– Утешение?! – Ама крутанулся, стискивая кулаки. – Вы смеётесь?

– Ничуть. Это мука – не знать, жив твой ребёнок или нет. Впустую надеяться. Ждать‑ждать‑ждать, что вот, может, сейчас… Только год проходит за годом, а новостей по‑прежнему нет, – я старалась, чтобы голос оставался ровным. – Конечно, многие продолжают жить и находить отдушину в разных вещах: работа, творчество, алкоголь, азартные игры… Но поверь: ни один не стёр это из памяти – день, когда их сын пропал.

– Я понимаю… – Ама ссутулился. – Пока я искал Сио, весь извёлся, предполагая исходы один страшнее другого. Думал, что её продали на органы или сделали из неё проститутку. Тогда я не предполагал, что можно сделать из человека машину для убийств, и это действительно страшно.

– Давай поможем этому кошмару поскорее закончиться, – я приободряюще улыбнулась, пусть не совсем искренне, но это всё равно было лучше, чем разводить зелёную тоску.