Взгляд сквозь пальцы

Когда чувствительность восстановилась, я осторожно прикоснулась к памятнику – не к портрету, а к полированному участку стелы. Гладкий прогретый камень, ни следа пронизывающего до костей холода – и откуда бы ему взяться? Памятник залит солнцем, и, похоже, не первый час. Позолоченные буквы продолжают задавать свой вопрос в никуда. Сколько же ей было? Я отняла одну дату от второй. До шестнадцати она не дожила. Почему? Какая теперь разница…

В этой же ограде второе надгробие – меньше и проще, из черного гранита. Та же фамилия, старше на двадцать шесть лет, и пережила девочку на год. Мать, конечно. Видно, все деньги вбухала в памятник дочери, на свой осталось куда меньше. В оградке хватит места еще на одного – кого? Кто-то остался, могилы ухоженные. Каково ему приходится?

Проницательная ты наша… Вернись на землю и займись своей жизнью.

– Здрасьте, Ольгадреивна, а че-то вы тут делаити?

Коля-Штых был известным и уважаемым человеком – в узких кругах, куда входила и я. Этому не мешали ни его молодость – всего двадцать пять лет, – ни то, что он с трудом читал по слогам и не знал таблицы умножения. В конце концов, вспомогательную школу-интернат он закончил без единой тройки. А еще он не пил и не курил, был надежен, порядочен, трудолюбив и аккуратен. Он уже успел стать мастером в своем деле и зарабатывал куда больше меня – с моим красным дипломом, первой категорией и стопкой свидетельств о повышении квалификации.

Коля-Штых был могильщиком, и его услуги ценились очень высоко. Они того стоили.

– Я всегда на штых глубже копаю! – говорил он. И это было правдой.

Несмотря на дефект речи и вспомогательную школу за плечами, Коля считался завидным женихом на барачной окраине города. «Настоящий мужик» – был вердикт тамошних старожилов. А то, что Колины мозги родители пропили еще до его зачатия, так это с каждым может случиться. Они пили и сейчас, поскольку ничего другого на людской памяти делать не умели. Коля держал их в строгости: в огородную пору запирал в сарае для вытрезвления, а потом сдавал посуточно в аренду по твердой таксе. Сам он пахал как трактор «Катерпиллер». Деньги ему были нужны: он купил в рассрочку домик и собирался жениться.

На этой почве мы с ним и познакомились. Сразу после приезда я калымила в той школе, которую Коля закончил и куда приходил на свидания с невестой. Круглолицая, миловидная, недалекая Яна страшно стеснялась своей эпилепсии, а мне удалось ощутимо снизить частоту приступов. Коля оценил мои усилия и пожелал «познакомиться и отблагодарить». Когда я отказалась от «благодарности» (пакет винограда и неподъемный арбуз), Коля слегка растерялся, но быстро нашел нужную линию поведения и предложил «обращаться, если что, за бесплатно». Я пообещала, скрестив пальцы в кармане халата – на всякий случай. Коля окончательно уверовал в мою мудрость и иногда приходил посоветоваться по житейским вопросам.

– Ольгадреивна, я че хотел спросить… Мать с отцом хотят со мной жить, а свой дом сдавать. Вы как скажити?

– Не надо, Коля. Живите отдельно, вы с Яной сами по себе, они сами по себе.

– А люди что скажут?

– А люди все равно что-нибудь скажут. Пусть себе говорят, что хотят. Вы умный человек, делайте по-своему, кому что не нравится – не ваши проблемы.

Коля польщенно засопел и отказал родителям наотрез, не объясняя причин. И не пожалел об этом.

Все это промелькнуло у меня в голове, прежде чем я услышала собственный голос:

– Здравствуйте, Коля. Да вот, искала, где памятную доску заказать, и загляделась, уж очень красиво сделано.

Коля расплылся в улыбке.

– Это старого Христо работа, к нему даже из этой, как ее… Армении едут. Лучше него никто здесь не сделает.

– А как к нему попасть?

– Да пойдемти, он в сторожке был, можить, еще не ушел… Вот вы мне скажити, Ольгадреивна, а Янка здорового родить сможет? Или только с припадками?

Он шел рядом, приноравливаясь к моему шагу, кивая в особенно значимых для него местах моей лекции об эпилепсии вообще и у беременных в частности. Я рассказывала, думала, что сама поймала себя в ловушку, – и осознавала, что на ловца и зверь бежит.

Христо обнаружился в старом пляжном шезлонге перед хибарой, сложенной из ракушечника если не до революции, то до войны точно. Рядом на врытой в землю скамье лежали нарды. Похоже, он играл сам с собой – по крайней мере, заслышав шаги, выбросил кубики из кулака на доску и оглянулся на нас с Колей.

Он походил на старого сатира, который для шутки вырядился в камуфляжные шорты, сетчатую майку и замызганную фуражку-капитанку. Сатир, конечно, мог отрастить такие толстенные полуседые усы и кустистые брови. И икры у него тоже были бы покрыты такой же густой шерстью, как у Христо. Вот только здоровенный золотой крест с «гимнастом» на цепи чуть тоньше моего мизинца сатир вряд ли бы нацепил. А больше всего походил он на Папу Сатыроса. Именно таким я его всегда представляла.

– Где ходишь, Коля? Я уже уходить собрался, думал, завтра доиграем.

– Заказ есть, Христо.

– А что надо-то?