Взгляд сквозь пальцы

– Ты пытаешься поддержать меня, Хино-сан? Подбрасываешь мне цитаты из книги, которой я никогда не читала? Спасибо и на этом. Мы с тобой сцепились, как боксеры в клинче, а кто-то, сухо веселясь, наблюдает за схваткой. Зрителю все равно, кто победит, – ведь ему „только б вечность проводить“, как писал поэт, которого ты наверняка не знаешь. Сейчас он против меня, но и не за тебя, Изуми! Зрителю все равно, что с нами будет. Он развлекается. Блокирует мои ходы, ставит мне ловушки, втягивая в чужие беды и проблемы, отвлекая от того, что происходит со мной, – а песок сыплется в песочных часах, и его все меньше и меньше.

Кто он? Чья это извращенная логика: обрадуйся тому, что становишься оборотнем, – и останешься человеком?

А что, если он безумен? Или это я потихоньку схожу с ума, разговаривая с живущим во мне оборотнем? Время работает против меня. Против меня всё, но я не сдамся. Слишком многое поставлено на карту.

Оборотень живет во мне, растет, набирает силы – как росток, который проламывает асфальт, стремясь к солнцу. Росток ни в чем не виноват. Он просто хочет жить – как ты и я.

Поговори со мной, Хино-сан. Скажи мне что-нибудь. Мне так страшно и одиноко в осенней ночи – как и тебе, наверное. Скажи мне что-нибудь, Изуми…

– Карма. Это карма.

В уже привычном полусне мне начал слышаться далекий ритмичный гул, словно где-то шумело море. Он звучал негромко, не делаясь ни слабее, ни сильнее, и в конце концов в нем стали различимы слова.

Я прислушивалась изо всех сил, но смогла уловить только конец фразы:

…о, как тяжко идти, как горько
по тропе ночных сновидений!

Тропа лежала передо мной, как мост из густой серебристой паутины, уходящий вперед и вверх, окруженный со всех сторон тусклым мерцающим светом. Я чувствовала, что там, где-то далеко, меня ждут. И ступила на неожиданно упругую серебряную сеть с тем же чувством, с каким когда-то входила в воду, еще не умея плавать. Я научусь, я смогу, я дойду.

Казалось, я иду по узкому подвесному мосту, который реагировал на всякий мой вздох и любое движение. Сражаясь за каждый шаг, мокрая от пота, я потеряла всякое представление о времени. Очнулась только на опушке леса, куда уходила другая тропа – самая обычная, протоптанная по скудной подсохшей траве. Отступать не было смысла, и я пошла дальше.

Тропа быстро привела в густой лес. Она вилась между деревьями, ныряла в заросли кустарника, от нее постоянно отходили тропки – то узкие, едва видные в полутьме леса, то куда более широкие и утоптанные, чем сама тропа. Я несколько раз сворачивала не туда, утыкалась в непролазную чащу, возвращалась обратно – до тех пор пока боковым зрением не заметила яркое пятно на темном фоне стволов.

Рядом с тропой, на почтительном расстоянии от меня, сидела лиса, обычная рыжая Лиса Патрикеевна – и, склонив голову набок, приоткрыв пасть, наблюдала за мной. Убедившись, что я ее заметила, лиса встала и неторопливо потрусила по тропе впереди меня, держа на отлете пушистый хвост-трубу. Мне оставалось только не терять ее из вида и не отставать.

Лес кончился неожиданно быстро. Тропа вывела на обочину дороги – обычной грунтовки. Лиса не показывалась. Очевидно, дальше нужно было идти самой, но здесь даже я не смогла бы заблудиться. Широкая наезженная грунтовка уходила вперед, сколько хватало глаз. Низкое небо плотно затянули серые облака. По обе стороны от дороги простиралось скошенное поле. Что здесь росло, кто его скосил – думать не хотелось. А густая жесткая стерня не вызывала желания свернуть с дороги, которая, казалось, текла, делая плавные повороты, словно неглубокая река на равнине.