Взгляд василиска

Они уже около часа сидели в кабинете Стеймацкого, который, надо отметить, вполне искренне обрадовался неожиданному визиту своего молодого коллеги. По-видимому, старик не был избалован вниманием молодых ученых, что, к сожалению, являлось обычным делом не только в науке. Преподавать он перестал, нигде официально не работал, ученики повзрослели, если вообще не состарились, и Стеймацкий остался один. Жены у него, насколько помнил Реутов, никогда не было или, во всяком случае, не было с давних пор, и жил старик в Риге один. Компанию ему составляла только пожилая латышка, работавшая у него экономкой. Так что, по идее, визит Реутова, пусть и необычно ранний — Вадим пришел на улицу Кроми без четверти девять, — доставил Стеймацкому огромное удовольствие, тем более что он Вадиму симпатизировал.

Так как Стеймацкий уже позавтракал, а Реутов от угощения отказался, то расположились в кабинете профессора и сперва говорили на общие темы, вскользь — так как Вадим этому решительно воспротивился — коснувшись и темы Ламарковской премии. Старик нежелание обсуждать этот вопрос воспринял, как свидетельство природной скромности Вадима, и, удовлетворенный таким объяснением, переключился на общих знакомых и на скандал, случившийся незадолго до их встречи в Киевском университете. Вадим подробностей конфликта между профессором Завгородним и его учеником, доктором Вовком, не знал и, почувствовав, что тема себя исчерпала, перешел наконец к делу, ради которого, собственно, и пришел к Стеймацкому.

— Кто это писал? — спросил старик, откладывая в сторону прочитанную записку.

«Искренность — лучшая политика», — решил Вадим.

— Полковник Шуг, — сказал он вслух.

— Да, — кивнул Стеймацкий, легонько барабаня длинными темными пальцами по столешнице. — Возможно…

Создавалось впечатление, что старый профессор сомневается, стоит ли раскрывать «врачебную тайну», пусть даже и перед коллегой.

«И то верно, — сообразил вдруг Вадим. — Он же не знает фамилии раненого».

— Дело в том, Николай Евграфович, что тем войсковым старшиной был я.

— Не может быть! — Желтоватое худое лицо Стеймацкого, изрезанное морщинами и покрытое коричневыми «старческими» пятнами, неожиданно стало красным, и Вадим испугался даже, что от потрясения у старика может случиться удар.

— Вы только не волнуйтесь так, — попросил он. — Может быть, воды принести? Или валериановых капель?

— Не надо, — хрипло ответил старик и, вытащив из кармана железную капсулу упаковки валидола, попробовал отвинтить крышку, но пальцы его не слушались.

— Дайте мне. — Вадим забрал у него капсулу, быстро свинтил крышечку и вытряхнул на ладонь старика таблетку. — Вот.

— Вы уверены? — спросил Стеймацкий, отправив валидол под язык. — Я имею в виду, вы точно знаете, что это были вы? Никакой ошибки?

— Я. — Развел руками Вадим, как бы показывая, что и хотел бы, чтобы это оказалось не так, но куда денешься.

— И куда же вас забрали? — подозрительно прищурившись, спросил Стеймацкий.

— Вот это, собственно, я и пытаюсь теперь выяснить.

— Выяснить, — повторил за ним профессор, рассматривая Реутова исподлобья совершенно больными глазами.

— Выяснить… — Он тяжело поднялся из своего кресла и, по-стариковски шаркая ногами, прошел к одному из книжных шкафов, целиком скрывавших стены его кабинета. — Выяснить…

Стеймацкий еще раза три повторил это слово, как будто оно помогало ему искать внутри до отказа забитого книгами и папками с бумагами шкафа какую-то вещь, а, скорее всего, какой-то связанный с темой разговора документ. Вадим не вмешивался. Он сидел на своем гостевом стуле, едва ли не затаив дыхание, и молился богу, в которого, на самом деле, никогда не верил, чтобы старик в конце концов нашел то, что ищет.

— Ага, — неожиданно довольным голосом сообщил Стеймацкий, вынимая из толстой картонной папки тоненькую пачку бумаг, схваченных обыкновенной аптекарской резинкой. — Нуте-с, нуте-с, посмотрим.

Он оставил развязанную папку на выдвижной столешнице секретера и, не закрыв шкаф, начав просматривать бумаги, показавшиеся Вадиму похожими на страницы истории болезни.

— Так, — сказал старый профессор, возвратившись наконец к столу, и снова устраиваясь в кресле. Бумаги он при этом по-прежнему держал в руках, продолжая их время от времени перелистывать. — Любопытно. — Стеймацкий кивнул, как бы подтверждая правильность какой-то своей мысли, и, отложив разномастные, но одинаково выцветшие листы скверной бумаги, на которой писали когда-то фронтовые лекари, в сторону, туда же, где уже лежала «записка Шуга», посмотрел на Реутова. — Знаете, Вадим Борисович, я ведь, грешным делом, боялся, что деменция[56] у меня развивается. Возраст, сами понимаете, память опять же… Но вот, оказывается, не совсем еще в маразм впал. Помню!

Он даже улыбнулся, произнося эти слова, но, на взгляд Реутова, улыбка у Стеймацкого получилась не искренняя, и взгляд «больных» глаз совершенно не изменился.

— По последним данным, — осторожно сказал Реутов, просто чтобы разрядить обстановку, — активная интеллектуальная деятельность препятствует развитию деменции.