Взгляни на арлекинов!

Другие превосходили меня проницательностью. Моим первым критиком стала миссис Ноутбок, тучная мрачная женщина в твидовом костюме суфражистки[174], которая, вместо того чтобы не позволять своей Марион, испорченной и вульгарной нимфетке, совать нос в семейную жизнь своей товарки, поучала меня, как следует воспитывать Беллу, и настоятельно рекомендовала мне подыскать опытную, желательно немецкую гувернантку, чтобы она следила за ней и днем и ночью. Вторым моим критиком, куда более тактичным и толковым, стала моя секретарша, Мирна Соловей, как-то раз посетовавшая на то, что ей не удается отслеживать получаемые литературные журналы и газетные вырезки в моей корреспонденции, оттого что их перехватывает хищная и ненасытная маленькая читательница. К тому же, мягко добавила она, в Квирнской гимназии (последнее убежище здравого смысла в моих неслыханных обстоятельствах) почти так же потрясены вспыльчивостью Беллы, как и ее интеллектом и знакомством с «Прустом и Прево»[175]. У меня состоялась беседа с мисс Лоу, довольно миленькой маленькой директрисой, и она упомянула «закрытое учебное заведение», что прозвучало почти как «острог», и еще даже более зловещую «летнюю школу» («со всем этим птичьим щебетом и затейливыми руладами на лесных полянах, мисс Лоу, — на лесных полянах!») взамен «экстравагантного домашнего обихода художника» («Великого художника, профессор!»). Она заметила льстиво хихикавшему, смертельно напуганному художнику, что с юной дочерью следует обращаться как с будущим членом нашего общества, а не как с занятным комнатным зверьком. Во время этого разговора я не мог отогнать ощущения, что все это какой-то кошмар, уже виденный мной или еще только поджидавший меня в некой иной жизни, в некой иной череде связанных между собой, пронумерованных снов.

Тучи смутного бедствия уже нависли (говоря о шаблонной ситуации шаблонным слогом) над моей метафорической головой, когда мне на ум пришло простое и блестящее решение, позволявшее мне мигом покончить со всеми моими трудностями и тревогами.

Большое зеркало, перед которым многие из гурий Ландовера проплывали в своей скоротечной смуглой красе, теперь послужило и мне, являя отражение львиногривого пятидесятипятилетнего мнимого атлета, исполняющего с помощью «Эльмаго»[176] («Сочетает технические новшества Запада с магией Митры») упражнения для уменьшения талии и расширения грудной клетки. И отражение было хоть куда. В давнишней телеграмме, посланной лондонской «Sunday» (и найденной нераспечатанной в номере «Ремесленника»[177], литературного обозрения, стянутого Беллочкой со столика в прихожей), меня просили прокомментировать слухи (уже достигшие и меня) о том, что я стал одним из главных претендентов в малопонятной схватке за то, что наши американские младшие братья кличут «самой престижной премией мира». Это также могло произвести впечатление на довольно тщеславную особу, которую я имел в виду. Наконец, я уже знал, что в отпускные месяцы 1955 года серия апоплексических ударов прикончила в Лондоне беднягу Джерри Адамсона, славного моего приятеля, и что Луиза свободна. Даже слишком свободна. Срочное письмо, написанное мной с призывом немедленно возвращаться в Квирн для серьезного обсуждения дела, касающегося нас обоих, настигло ее только после того, как описало комичный круг по четырем модным европейским курортам. Ответная депеша, посланная, по ее словам, из Нью-Йорка 1 октября, ко мне в руки так и не попала.

2 октября пополудни, в необычайно жаркий день — первый из целой недели, — мне позвонила миссис Кинг, чтобы с довольно таинственным смешком позвать меня на «импровизированное soirée, часа через три, скажем, в девять, когда вы отправите в постельку свою прелестную дочь». Я согласился прийти, поскольку миссис Кинг была на редкость приятным человеком, добрейшей душой во всем кампусе.

Меня донимала черная мигрень, и я решил, что двухмильная прогулка прохладным ясным вечером пойдет мне на пользу. Мои отношения с пространством, мои перемещения из одной точки в другую столь дьявольски сложны, что я не могу припомнить, вправду ли я отправился пешком, или, может быть, поехал в автомобиле, или ограничился тем, что прошелся взад-вперед по открытой галерее, идущей вдоль фасада на втором этаже моего дома, или же ни то ни другое.