Взлёт над пропастью. 1890-1917 годы.

Однако новые претензии купеческой буржуазии вызвали ещё больший скепсис, чем ранее, когда она занимала верноподданническую позицию. Это хорошо выразил сотрудник «Нового времени» А.А. Столыпин (родной брат погибшего премьера): «Я всегда знал, порода московских толстосумов таит в себе много самодурного, но не допускал, что до такой степени»[1781]. Любопытно, что либерально-оппозиционный настрой купеческих тузов практически никак не сказывался на их склонности к наживе. В связи с этим происходили весьма курьёзные случаи. Например, известный купец-просветитель И.Д. Сытин, издававший «Русское слово», собирался выпускать ещё одну высокотиражную газету, но уже правомонархического направления. Причём ради снижения издержек он и для либерального «Русского слова», и для нового проекта предполагал иметь одну редакцию, одних и тех же корреспондентов; статьи же должны были отличаться лишь заголовками и общей тональностью. Понятно, что в данном случае мерилом для Сытина служили не идеи, а объёмы розничных продаж[1782]. Неслучайно было распространено мнение, что русское купечество обладает «просвещённостью чисто внешней»: в основе же его «лежала унаследованная от отцов и дедов… жажда стяжания. Просвещённости не хватало умерить эту жажду»[1783]. Этот слой, освоив европейскую риторику, был «особенно склонен переоценивать себя и предъявлять уже политические требования». Но ничто не давало ему права на такие претензии: он не обладал историческими заслугами, выдающимися умственными силами для ведения плодотворной государственной деятельности[1784]. Основной принцип наших промышленников — «всегда дайте сорвать и ждите благоприятных результатов» — оставался неизменным[1785]. При этом они выражают недовольство в адрес правительства: дескать, не отстаивает их интересы, не окружает уважением. Вот, например, в Бельгии купцы — самое почётное амплуа, они там всему голова[1786]. Германский император Вильгельм II, постигший значение купеческого сословия, всячески прославляет его, а страна Шиллера, Гёте и Канта преобразилась в страну Сименсов и Круппов[1787]. Разумеется, русские «бизнесмены» не учитывали того, что промышленность в этих европейских странах развивалась при строгом соблюдении интересов потребителя, а от наших дельцов одинаково стонут и государство, и народ. Достаточно вспомнить их упорное нежелание принимать новое рабочее законодательство, разработанное правительством[1788]. Отечественному производителю напоминали: пока он не осознает, что помимо «него драгоценного» есть ещё и люди, заинтересованные в удешевлении товаров и в человеческих условиях труда, он никогда не поднимется до государственного уровня. Не займёт того положения, о котором грезит, «каким декорумом бы себя ни окружал, приглашая на свои собеседования учёные авторитеты…»[1789]