Взращивание масс. Модерное государство и советский социализм, 1914–1939

Легче всего понять сущность советского здравоохранения, если рассматривать его в рамках более широкой картины, включающей подъем социальной медицины и стремительное возрастание роли государства как гаранта здоровья населения. Чтобы показать, что советская политика в сфере здравоохранения отражала эти более общие тренды, я расскажу о возникновении социальной медицины, создании государственных министерств здравоохранения и о конкретных механизмах распространения медицинских идей и технологий в межвоенный период. Вместе с тем, хотя оно отражало подходы, широко применявшиеся и в других странах, советское здравоохранение имело ряд отличительных черт. Как показали историки медицины, схожие идеи и практики могут принимать различные формы в зависимости от политического, социального и профессионального контекста, в котором реализуются[231]. Существовавшая в российской социальной науке традиция ставить во главу угла влияние среды, дополнительно укрепленная марксистской идеологией, привела к тому, что советское здравоохранение концентрировалось на факторах среды. Немалую роль сыграл и политизированный характер советской медицины, особенно в годы первой пятилетки. А советская физическая культура к концу 1930-х годов постепенно стала под влиянием международных трендов откровенно милитаристской, хотя в отношении к вопросам пола и этнического происхождения демонстрировала характерные советские принципы.

Социальная медицина и государство

Социальная медицина — это подход к медицинской помощи, при котором во главу угла ставятся общественное здоровье и гигиена, профилактика заразных заболеваний и борьба с ними, а также система всеобщего доступа к услугам здравоохранения. Взлет социальной медицины в конце XIX — начале XX века отражал новые представления об обществе как о социальном теле и новые достижения самой медицины, в частности в области эпидемиологии и социальной гигиены. О социальном теле говорили еще древнегреческие философы, но с XIX века телесные метафоры начали использовать по всей Европе для оправдания новых технологий социального вмешательства[232]. Развитие таких дисциплин, как экономика и социология, а позднее — антропология и криминология, изменило традиционные метафорические связи между индивидуумом и социальным телом, показав, что между ними существует прямая связь. Растущий авторитет науки, и в частности физиологии, привел к тому, что дискуссии о способах организации и улучшения общества уже не обходились без телесных метафор. Ряд социальных ученых XIX века, такие как Герберт Спенсер и Адольф Кетле, использовали в своих исследованиях понятие социального тела[233]. А в конце XIX века ученые все чаще стали находить реальные связи между социальными проблемами, биологией и физиологией. Можно привести пример эпидемиологии. Когда в 1880-е годы медики узнали о способах распространения туберкулеза, это привело к тому, что как чиновники, так и врачи взяли на вооружение более коллективистский подход к профилактике заболеваний и гигиене. Эпидемиологи потребовали внедрения медицинского наблюдения, программ общественной гигиены и других технократических стратегий с целью остановить распространение заболеваний[234]. Таким образом, слабое здоровье или болезнь индивидуумов, не считавшиеся угрозой для политического тела, стали таковой для тела социального[235].

Представление обо всех отдельных людях в обществе как о едином теле низвело их до пассивного множества и стало оправданием жесткой нормативной оценки рабочих привычек, сексуального поведения и личной гигиены людей[236]. Эти суждения были в первую очередь направлены против городских низов и использовались как оправдание повышенного контроля за ними со стороны правительства[237]. Кроме того, естественным следствием телесных метафор стало применение физиологических концепций для описания функций людей в обществе и отображения их иерархии. Выявив, какие функции выполняют различные части социального тела, чиновники, социальные реформаторы и городские планировщики могли с уверенностью прописывать меры по улучшению той или иной части тела так, чтобы это принесло пользу всему целому[238]. Наука как таковая не была причиной подобных подходов — скорее можно сказать, что наука предоставила парадигму, а государства воспользовались ею в своих политических целях. К концу века возник консенсус по поводу того, что лучший способ защитить здоровье и благополучие населения — внедрить под диктовку экспертов определенные нормы поведения, и это вопрос государственного интереса и даже национальной безопасности.