Читаем Взросление. Сборник стихотворений полностью

Но ни слова не позволить


Проронить из головы.


«Иуда»

Прости меня, мой друг,


Я совершил ошибку,


Не знаю, даже, почему,


Я потерял улыбку.


В моём кармане горсть монет,


Я продал наше дело,


И мне прощенья вовсе нет,


Страдает же, пусть, тело.


Я присмотрел себе осину,


Где на века усну.


Твою неисчерпаемую силу,


Я никогда и не пойму.


Прощай, мой друг, учитель и наставник


На том кресте уж было б лучше мне,


Но вот кровавый наступает праздник,


Чем жить Иудой — в позоре лучше умереть.


«Энтропия»

Я чувствую стук из грудины,


Вибрацией полнится мир.


Мой истинный страх — энтропия,


Как слов, так и в целом частиц.


Как смыслов, идей или знаков,


Так жизней, играющих в пыль.


Мой мир, он и вправду прекрасен,


Особо прекрасна, ведь, ты.


Распад — это то же начало,


Конец не всегда одинок,


Но стук прерывает молчание,


Свой гул, издавая в ребро.


«Видеть мир поэтом — страшно»

Видеть мир поэтом — страшно,


Боль, испуг или петля.


Но все это было б важно,


Если б не было тебя.


Я скрываю боль под маской


Из этических границ,


Но рассвет багрово-красный


Осияет святость лиц.


Я один пишу стихи все,


Надо мной не зреет рок,


Но поэтова традиция -


жизни не учить урок.


Не играть и не стараться,


А нырять ко дну бегом,


Может вовсе не пытаться,


Но тогда мой мир — умрет.


«Я обезумел пред толпой»

Я обезумел пред толпой сегодня,


Как будто мазал мёдом стены,


И крик мой, искренней, животной болью,


Разрушит то, что строили моменты.


Вперёд — не значит быть счастливым,


Слова играют в лесенку со мной,


Я пеплом распишу свою картину.


Спасибо вам, что я ещё живой.


«Двадцать»

В небе крылышки летают,


На земле опять нога,


Ничего они не знают,


Кто твердят, что навсегда.


Навсегда — его и нету,


Вот и повод чтоб мечтать,


Перечеркивая лето,


Греет душу мне кровать.


И под тёплым одеялом


Я гляжу на тихий сон,


Где сплелись в прекрасном танго


Гордость, страх и Вавилон.


Где всегда — всего минута,


А на смерть есть полчаса,


Впереди эфиром будто


Распылялись берега,


И на пиках здешних башен


Очи чёрные стоят,


Тут расклад совсем не важен,


Впереди есть только ад.


Но проснуться мне не светит,


Так глубок и крепок сон,


Я сижу на чёрной мессе,


Надо мной звенит число.


Шутка, нет? Не знаю точно,


Кто поможет разобраться?


Страх пропитывает почву,


Надо мной звереет — двадцать.


«Формулы»

Я рисую формулы на небе,


Открываю новые мечты,


Быть учёным или же поэтом,


Мне не важно, главное своим.


Быть в гармонии с природой и собою,


И не знать, что завтра меня ждёт,


Энтропия все растёт, а я не строю


Никаких надежд на чёрный горизонт.


Поменялось время и пространство,


И я в вакууме, но все таки дышу,


И частицы снова пляшут танго,


Я впадаю в чёрную дыру…


«Я — не я»

Я — не я, вот и вся догма.


На распахнутую грудь,


Лилось слишком, слишком много,


И былого не вернуть.


Как всегда: печали, злости,


Не таи обиды друг,


Перемыты были кости:


Вот такой у вас досуг.


Через проклятое небо,


Через вечность, что есть быт,


Мне не видно человека,


Он во мне, собой, зарыт.


Но он просится наружу,


Бьет по дверкам и замкам,


Посылая мне ту стужу,


Что пирует по ночам.


Я — не я, вот и вся догма,


Но быть может ты — не ты?


Пусть на этом чёрном поле


Больше не растут цветы,


Коль мы знаем слишком мало,


И нам может не дано,


Но в предверии финала,


Мне приснился этот сон:


Я — не я, а я отдельно,


Вот две формы на показ,


Что есть я, а что лишь тело,


Я не знаю каждый раз.


«Я закат раскрасил мелом»

Я закат раскрасил мелом,


Что валялся под столом.


Эти треснутые стены


Пробиваю напролом.


Эти пресные подъезды,


Воздух ладаном пропах,


И когда то, на уезде


Я построю дивный сад.


Яблони, черешни, груши,


Вейся розой, куст родной,


А пока всё слишком скучно,


Город требует убой!


За голгофу и за зиму,


За меня и за тебя.


Эта сказка — некрасива,


Но чудесна, как всегда.


«А.В.»

Посвящается Роговой Алене Владимировне



Что на свете есть честнее,


Чем спокойный, тихий вздох?


Ручка нежного нежнее,


Чьё касание — чистый ток.


Локон искренних мотивов,


Что есть прядь твоих волос.


Словно пламенем игривым


Завивает голосок.


Очи, чистые как небо,


И манящие уста,


Разгорелись у поэта


Завертелись все слова,


Описать тебя — не хватит


Мне десятка тысяч слов,


Что есть жалкое понятие,


С неземною красотой?


Что есть всё, и всё не важно,


Коли рядом есть лишь ты,


Слов игрища на бумажке


Признают мои мечты.


Коль есть ты, я тоже буду,


Буду рядом и сейчас,


Мне любовь встречает утро,


И любовь — есть сила нас.


Я люблю тебя до дрожи,


От причины до конца,


Но стихом ведь не раскроешь,


Слишком узки, уж, слова.


Но я все равно пишу их,


Пусть ты знаешь хоть чуток,


Каждый день, он самый лучший,


Где ты есть — моё тепло.


«Словесный полумрак»

Словесный полумрак,


Меня пугают жизнью


Макбет изменник и тиран


Макдуф же спас отчизну


Не так ли? Стоп. О чем слова?


Шотландия теперь британцев?


Трофей Макдуфа — голова,


Бирнамский лес кроваво-красный


«Тоска — это норма»

Предположим: тоска — это норма,


Предположим, что боль — пережиток,


Полумера накрыла волною,


Потопила страницы всех книжек.


Я формирую идей бесконечность,


И новые пуще других,


Шекспир мне оставил на сердце


Сомнения в добрых и злых.


А так и должно быть, неважно


Ты злой или добрый, все хлябь


Перейти на страницу:

Похожие книги

Тень деревьев
Тень деревьев

Илья Григорьевич Эренбург (1891–1967) — выдающийся русский советский писатель, публицист и общественный деятель.Наряду с разносторонней писательской деятельностью И. Эренбург посвятил много сил и внимания стихотворному переводу.Эта книга — первое собрание лучших стихотворных переводов Эренбурга. И. Эренбург подолгу жил во Франции и в Испании, прекрасно знал язык, поэзию, культуру этих стран, был близок со многими выдающимися поэтами Франции, Испании, Латинской Америки.Более полувека назад была издана антология «Поэты Франции», где рядом с Верленом и Малларме были представлены юные и тогда безвестные парижские поэты, например Аполлинер. Переводы из этой книги впервые перепечатываются почти полностью. Полностью перепечатаны также стихотворения Франсиса Жамма, переведенные и изданные И. Эренбургом примерно в то же время. Наряду с хорошо известными французскими народными песнями в книгу включены никогда не переиздававшиеся образцы средневековой поэзии, рыцарской и любовной: легенда о рыцарях и о рубахе, прославленные сетования старинного испанского поэта Манрике и многое другое.В книгу включены также переводы из Франсуа Вийона, в наиболее полном их своде, переводы из лириков французского Возрождения, лирическая книга Пабло Неруды «Испания в сердце», стихи Гильена. В приложении к книге даны некоторые статьи и очерки И. Эренбурга, связанные с его переводческой деятельностью, а в примечаниях — варианты отдельных его переводов.

Андре Сальмон , Жан Мореас , Реми де Гурмон , Хуан Руис , Шарль Вильдрак

Поэзия
Поэты 1820–1830-х годов. Том 2
Поэты 1820–1830-х годов. Том 2

1820–1830-е годы — «золотой век» русской поэзии, выдвинувший плеяду могучих талантов. Отблеск величия этой богатейшей поэтической культуры заметен и на творчестве многих поэтов второго и третьего ряда — современников Пушкина и Лермонтова. Их произведения ныне забыты или малоизвестны. Настоящее двухтомное издание охватывает наиболее интересные произведения свыше сорока поэтов, в том числе таких примечательных, как А. И. Подолинский, В. И. Туманский, С. П. Шевырев, В. Г. Тепляков, Н. В. Кукольник, А. А. Шишков, Д. П. Ознобишин и другие. Сборник отличается тематическим и жанровым разнообразием (поэмы, драмы, сатиры, элегии, эмиграммы, послания и т. д.), обогащает картину литературной жизни пушкинской эпохи.

Константин Петрович Масальский , Лукьян Андреевич Якубович , Нестор Васильевич Кукольник , Николай Михайлович Сатин , Семён Егорович Раич

Поэзия / Стихи и поэзия