Взрослые в доме. Неравная борьба с европейским «глубинным государством»

В день референдума я сделал заявление для прессы: если народ ответит «да», то я уйду в отставку. Будучи демократом, сказал я, я должен уважать выбор народа, который выскажется за то, чтобы правительство приняло условия кредиторов. Но сам я не обязан подписывать и выполнять это соглашение. Если народ скажет «да», я подам в отставку, и пусть дальше действует мой преемник. Тот факт, что никто из моих коллег по правительству, включая Алексиса и Евклида, не принял на себя аналогичных обязательств, поведал мне все, что требовалось знать. По сути, разница между моими товарищами по СИРИЗА и мной состояла в том, что я сосредоточился исключительно на разработке стратегии противодействия «Тройке». А вот Алексис, особенно после сурового 27 апреля, когда он уволил Теокаракиса и отодвинул меня от принятия решений (хотя я пытался объяснить, что нейтрализация собственного министра финансов перед лицом безжалостной Еврогруппы и грозного дуэта Меркель и Шойбле – прямая дорога к катастрофе), старательно прикидывал, как лучше и выгоднее пожертвовать мной.

Если в Алексисе и была черствость, я ее не разглядел. Думаю, отсутствие зримых ее проявлений объяснялось его умением заниматься делом, на которое, как мне казалось, не способен больше никто вокруг него. Речь об умении осмыслять свои действия. Помню, как одним майским днем, в его кабинете в здании парламента, мы встретились снова – после жаркого спора относительно уступок, которые он собирался дать «Тройке». Я не успел еще раскрыть рот, чтобы отвергнуть любую провальную (на мой взгляд) тактику этих уступок, как он сказал мне: «Только что прочел статью Ставроса Лигероса [греческого политического обозревателя]. Этот мерзавец все разложил по полочкам. Он сравнивает меня с рыбой-меч на крючке. Крючок-то я заглотил, но слишком силен для того, чтобы меня вытащили из воды. Поэтому рыбаки тянут время. Подергают немножко, затем потравят леску, снова подергают… Рано или поздно они возьмут меня измором. Стоит им ощутить мою слабость, как меня выдернут одним резким движением».

Насчет других, например Драгасакиса или Хулиаракиса, я никогда не питал иллюзий. Я не верил их уловкам и финтам и ни за что не присоединился бы к делу, за которое они ратовали. С Алексисом все было иначе. Он убеждал сам себя пересекать собственноручно установленные границы, а это совсем не то, что осознанное намерение никогда таких границ не прокладывать. Мне легко вообразить, как Алексис говорит себе, подобно шекспировскому Ричарду III: «Нет!.. Раз не вышел из меня любовник, / Достойный сих времен благословенных, / То надлежит мне сделаться злодеем, / Прокляв забавы наших праздных дней»^[317], только вместо «любовника» он произносит «мятежник», а вместо «злодеем» – «инсайдером». Действия Алексиса нельзя назвать банальными в том смысле, какой вкладывала в это определение Ханна Арендт^[318]; он изо всех сил старался примириться с собой и обрести внутренний мир. Я убежден, что внутренний голос был для него благословением и проклятием, узурпировал наш общий проект – и стал той причиной, по которой я верил Алексису почти до самого горького конца.

Недоумение, которое вызывал у меня внутренний голос Алексиса, усугублялось поведением моего друга Евклида, олицетворявшего собой редкий гибрид ученого и партийного аппаратчика. Мы с Евклидом сошлись на почве английского языка, если воспользоваться еще одной метафорой Арендт^[319]. Нас объединяло многое – шутки, культура, радикальный «европеанизм», понимание родины. Он любил строить из себя политического левака, изображал мою, так сказать, левую совесть, побуждая меня к действиям, мешая дрейфовать к «буржуазному» лагерю, где имелись «подозрительные» знакомства (тот же Норман Ламонт). Что ж, я охотно играл с ним в эту игру. Его неприязнь к Алексису и презрение к Паппасу – на что оба отвечали взаимностью – а также усилия, которые мне пришлось приложить, чтобы Евклида ввели в состав кабинета министров, – дарили мне ощущение безопасности в его компании.

Когда Алексис отодвинул меня 27 апреля под давлением Меркель и президента Еврогруппы, на пресс-конференции он сообщил всему миру, что именно Евклид отныне выступает координатором нашей команды на переговорах. СМИ разнесли эту новость по свету и объявили Евклида нашим главным переговорщиком. Конечно, мы с ним никоим образом не оказывали влияния на те уступки, которые соглашался делать Алексис. Когда Евклид узнал, что Алексис принял новые параметры жесткой экономии (десятилетний целевой показатель профицита бюджета в размере 3,5 %), его потрясение и гнев были сопоставимы с моими. Вплоть до моей отставки мы часто оказывались в Максимосе или в Брюсселе вместе и глядели друг на друга с неприкрытым изумлением, пока Сагиас и Хулиаракис озвучивали требования «Тройки». Вместе мы нередко задавались вопросом, какова вообще наша роль в правительстве. У нас даже вошла в обиход шутка из разряда тех, что принято называть юмором висельника. Я спрашивал, как идут дела, а он отвечал: «Вы спутали меня с тем, кто точно в курсе!»