С одной стороны, я должен был предупредить народ, греческий демос, ведь его наказу предстояло вскоре превратиться в ничто. С другой стороны, я чувствовал себя обязанным сохранить те прогрессистские импульсы, который наличествовали в нашем правительстве и в СИРИЗА. Я продолжал твердо верить в то, что мои товарищи, тот же Евклид, к примеру, обладающие положением в партии (которого у меня не было), не подпишут акт о капитуляции, составляемый Алексисом и Драгасакисом. Уход второго министра финансов за пару месяцев – если считать, что Евклид откажется участвовать в очередной бессмысленной и жестокой финансовой сделке – может привести к расколу в правительстве и в партийных рядах, что, в свою очередь, может закончиться новыми выборами, которые способны еще сильнее понизить шансы на реализацию воли 61,3 % избирателей. Следовало продемонстрировать стойкую приверженность результатам голосования и призвать к единству. В итоге у меня сложился следующий текст.
Как и всякая борьба за демократические права, исторический отказ от ультиматума Еврогруппы, выставленного нам 25 июня, подразумевал высокую цену. Поэтому крайне важно, чтобы социальный капитал, обретенный нашим правительством благодаря замечательному голосованию «против», был немедленно инвестирован в «да» применительно к заключению достойного соглашения – такого, которое будет охватывать реструктуризацию долга, ослабление политики жесткой экономии, перераспределение в пользу нуждающихся и реальные реформы.
Вскоре после оглашения результатов референдума мне стало известно, что некоторые участники Еврогруппы и наши «партнеры» высказываются за мое… «устранение» с заседаний; наш премьер-министр счел эту идею потенциально полезной для достижения соглашения. По этой причине я покидаю министерство финансов.
Я вижу своим долгом помогать Алексису Ципрасу использовать, как он посчитает нужным, тот капитал, которым греческий народ поделился с нами на вчерашнем референдуме.
Я горжусь тем, что меня ненавидят кредиторы.
Мы, левые, знаем, как действовать коллективно, не заботясь о привилегиях и должностях. Я полностью поддерживаю премьер-министра Ципраса, нового министра финансов и наше правительство.
Чествование отважного народа Греции и хвалы тому твердому «нет», которым этот народ подарил надежду демократам во всем мире, только начинаются.
Теперь мне кажется, что стоило конкретизировать свои претензии к Алексису и недвусмысленно охарактеризовать его намерения. Но я по-прежнему доверял (увы, зря) многим коллегам по правительству – в первую очередь Евклиду, думал, что они справятся с предотвращением капитуляции по образу и подобию правительства Самараса. Впрочем, трудно сказать, прислушались бы к моему предупреждению или нет. Все, с кем я разговаривал после, прекрасно понимали, что именно произошло в тот момент, когда они услышали, что я подал в отставку в ночь нашего триумфа.
Помимо кредиторов и их сторонников, еще один человек откровенно обрадовался этому моему решению. Услышав в новостях, что я подал в отставку, моя дочь Ксения, которая приехала из Австралии повидать меня двумя неделями ранее, но с которой мы едва пересекались, рано утром подошла ко мне и сказала: «Слава богу, папа. Почему ты так долго тянул?» Это вы, верно?
В последующие дни я наблюдал, как Алексис стремительно ведет дело к капитуляции. Не желая оказаться фактором раздора для партии и для правительства, которые все еще могли восстать против собственного руководства, я хранил молчание на протяжении нескольких недель. Но восстания не случилось. Торя дорогу к третьему кредиту, Алексис на саммите стран еврозоны 13 июля подчинился требованиям «Тройки» и подписал греческий вариант Версальского договора (который когда-то именовал заговором против демократии). А чем покорнее он принимал предписания кредиторов, тем жестче становились нападки на меня.
Недели подряд меня высмеивали за то, что я ввязался в конфликт с «Тройкой», не располагая тактикой сдерживания. Когда же я не выдержал и объяснил, что на самом деле у меня имелась хорошо спланированная тактика, суть которой описана в главе 4, но Алексис помешал мне ее использовать, внезапно все те, кто раньше смеялся над моей глупостью, принялись наперебой обвинять меня в измене[328]
. Обвинение в предательстве национальных интересов, впервые выдвинутое в 2010 году, переросло в полноценную гражданскую кампанию по созыву особого трибунала[329].